Олег Коршунов - Один в поле…

Киевские гости возвращались с переяславского торжища после удачного дня к избе, где остановились на постой. Навстречу, развернувшись во всю ширину улицы, плотной толпой надвигались десятка два молодцов. По их залихватскому виду, по развязной походке, по заломленным набекрень шапкам было видно — драки не миновать. Сегодня на торжище одному из переяславских забияк киевляне разбили нос, да и поделом — нечего было задираться. Теперь же побитый, собрав своих дружков, решил наказать приезжих, и переяславские задиры подкараулили киевлян на улице, по которой те возвращались к своей постоялой избе. Киевляне тоже были не из пужливых и продолжали идти вперед своей дорогой, только собрались плотнее у своих возов с товарами. Так они продолжали идти навстречу друг другу, пока не сошлись на пять шагов, тут стороны остановились.

Переяславцы встали руки в боки, грудь колесом. Ихний заводила гаркнул во всю молодецкую глотку:

— Вы ча, кияне, совсем стыд потеряли?! Разгулялись тут, как дома!

Киевляне ответствовали, ничуть не смутясь:

— А ну-ка ослобони дорогу! Дай пройти, а то заденем невзначай!

— Нет, ты глянь, ты глянь! Сами рожей на кулак напирают! А ну, плати откупную за проезд!

— Чем же откупную возьмешь?

— Сгружай бочонок вина!

— Ну, вино нам самим пригодится, а вот тумаков вам отсыпем изрядно!

Возничий стеганул лошадь и направил прямо на переяславцев, те раздались в стороны, но сразу двое удальцов повисли на удилах, а остальные с криком кинулись на киевлян, которые пошли в отмах. Лупцевали друг друга от души, размашисто, с плеча, куда ни попадя. Уступать не хотел никто. Несколько человек уже отползали посторонь, не в силах подняться на ноги, чтобы совсем не зашибли. Дело дошло уже до оглобель, кто-то сгоряча вынул нож…

По улице шел человек. Ничего в его внешности не было особо примечательного: лет тридцати пяти, среднего роста, русые волосы и борода, спокойный взгляд карих глаз. По одежде не скажешь даже, какого сословия: чистая белая рубаха, по вороту, рукавам и подолу вышивка-оберег, хороший пояс, добротные крепкие сапоги — все без излишней украсы. То ли мастер-ремесленник, то ли человек торговый, то ли из небогатых бояр. Вряд ли княжеский дружинник — при нем не было никакого оружия. Под мышкой он держал куль с покупками, видно, возвращался домой с торжища. Но нечто примечательное было в его поведении: увидев драку, он ничуть не изменился в лице — ни один мускул не дрогнул, глаз не моргнул, будто бы драка — такое же обычное явление, как, скажем, мирная беседа старых знакомцев. Он как шел по середине улице, так и продолжал идти, ничуть не замедлившись, прямо на дерущихся неторопливой походкой, своей статью выдающей его телесную крепь и легкость в движениях.

Он невозмутимо вошел в этот буйный перехлест эмоций и ударов. Кто-то из переяславских налетел на него спиной и, развернувшись, по инерции уже послал руку в удар, но на полпути рука вдруг обмякла и опустилась: драчун узнал идущего. Переяславцы, завидя его, переставали драться, киевляне, ничего не понимая, с удивлением остановились тоже. А человек, продолжая идти, сказал негромко, но слышно для всех:

— Охолонь! Дурь свою скинули и будет. Миритесь теперя.

Сказал, не останавливаясь, и пошел не оглядываясь по своим делам, как ни в чем не бывало.

Драчуны стояли и глядели друг на друга, держась кто за опухшую скулу, кто за намятые бока, зажимая разбитые носы и потирая подбородки там, где вырваны клочки бороды. Продолжать никто не захотел, надо было мириться. Один из киевлян спросил у ближнего переяславца:

— Слышь, эт кто таков был? Чегой-то вы затихли все и стали как вкопанные?

— Ратияр это.

— А чего вы пужнулись, нешто он кулачный боец велик?

— Эх ты, незадача! Ратияр не дерется! Никогда!

С полуденной стороны потянулись в нежно-голубое небо сигнальные дымы — это сторожа со степного порубежья предупре-ждали: беда, пришли степняки! Ударили в набат сразу в нескольких переяславских церквах. Люди, побросав все свои дела, спешно во-оружались у кого чем было и бежали ко княжому двору, где из княжеского запаса быстро раздавали оружие и доспехи и назначали, кому где держать оборону. Дружинники поднялись на башни городской стены. Ворота сразу затворили, но их то и дело приходилось открывать, чтобы впустить селян, прибегавших укрыться за городскими стенами.