Федор Зарин-Несвицкий - Тайна поповского сына

Да у генерала Ушакова и так было работы по горло. Неутомимые шпионы Бирона доставляли ему очень много материала. Кроме того, неимоверно участились разбои в предместьях Петербурга, по Фонтанке и на Васильевском острове. Образовались целые шайки. Дело дошло до того, что грабежи бывали и на самой Невской перспективе. При малейшем подозрении людей тащили в Тайную канцелярию, где их «с пристрастием» допрашивал неумолимый Ушаков. Трудно было сказать, когда он спал. Должно быть, там же, в застенке. Он приходил в Тайную канцелярию чуть свет и оставался там до поздней ночи, а нередко проводил там и ночи напролет.

Затем явились поджигатели.

То здесь, то там горел Петербург. Шпионы сбились с ног. В Тайной канцелярии уставали палачи, не хватало и рабочих рук. И день, и ночь пылали горны, где раскаляли для пыток щипцы и полосы железа. Довольно было ничтожного подозрения в поджоге — и мучительная пытка, и страшная смерть. А потом принимались за оговоренных.

И так без конца.

Но ни разбои, ни поджоги не прекращались.

Грозовое напряжение в придворных сферах достигло крайней степени.

Скрытая борьба между Бироном и Волынским становилась открытой. Волынский перестал являться на приемы герцога. Герцог бесился, но молчал. Доклады Волынского у императрицы становились все дольше.

Приближалось время празднеств по случаю заключения и ратификации мира. Волынскому, жившему очень широко и потому нуждавшемуся в деньгах, государыня пожаловала двадцать тысяч рублей. Кроме того, она оказала ему особое внимание, поручив устройство всех предполагаемых празднеств, что давало ему возможность часто являться к ней с докладами.

При частых посещениях Волынский не мог не заметить, как сильно в последнее время пошатнулось здоровье императрицы. Она еще больше обрюзгла и пожелтела, часто, слушая доклад, вдруг хваталась рукой за сердце.

Вместе с тем она становилась все подозрительнее и раздражительнее. Ласковая и доверчивая сегодня, завтра она была неузнаваема. Все это видел Волынский и смелее повел свою игру.

Он постарался заручиться вниманием и доверием малого двора, что ему было очень легко.

Принцесса Анна и принц Антон не были избалованы вниманием. Зная подозрительность Бирона, придворные избегали выражать им особое почтение и ограничивались только чисто официальными отношениями.

Волынский, считая себя уже почти недоступным для Бирона, начал открыто выражать самую глубокую преданность матери будущего императора.

Принц и принцесса были ему за это искренно признательны — это поднимало их значение в придворных сферах.

Заручившись на всякий случай благоволением со стороны Брауншвейгской фамилии, Волынский не упустил из виду и цесаревну Елизавету. Это было уже опаснее. Императрица всей душой ненавидела цесаревну, ненавидела ее за молодость, здоровье, красоту, за то, что Елизавета была любима народом, за то, что сам герцог всегда обращался с нею очень осторожно, наконец и главным образом за то, что инстинктивно боялась ее, сознавая, что в глазах народа дочь Великого Петра имела больше прав на русский престол, чем герцогиня Курляндская.

Но ослепленный Волынский не побоялся и этого. Он открыто посещал цесаревну в ее дворце у Летнего сада и сохранял прекрасные отношения с веселым и живым Германом Лестоком, уже двенадцатый год бывшим лейб-медиком цесаревны.

В голове Волынского роились грандиозные планы. Императрица недолговечна. Лесток, видевший ее недавно, клянется, что она не проживет и года. Волынский хотел бы сыграть роль Меншикова, возведшего на престол Екатерину.

Мало-помалу вокруг Волынского собирался кружок единомышленников: президент коммерц-коллегии граф Мусин-Пушкин, обер-штер-кригскомиссар Андрей Хрущев, архитектор Еропкин и другие. Особенную пользу Артемию Петровичу приносила дружба его с кабинет-секретарем императрицы Эйхлером.

И никогда герцог не был в таком бешенстве, как теперь.

На его неоднократные намеки на удаление Волынского императрица не обращала никакого внимания. План женитьбы Петра на Анне Леопольдовне потерпел неудачу.

Ему казалось, что его приказания уже не так быстро исполняются, что его приемные пусты, что прежнее раболепство перед ним исчезло. Он свирепел все больше. Подозрительность его возрастала с каждым часом. Он тоже видел, что императрица не долговечна, и был занят мыслью, как и чем утвердиться в России после ее смерти.