Федор Зарин-Несвицкий - Тайна поповского сына

Когда при слабо брезжущем свете он проснулся после тяжелого сна, опять заскрипела дверь и опять принесли кружку с водой и кусок черного хлеба.

Это повторялось три раза в день.

Ничто так не угнетало Артемия Никитича, когда он пришел в себя, как невозможность громко выразить все свое возмущение. Хоть поговорить с кем-нибудь. Но поговорить было не с кем. Человек, приносивший хлеб и воду, скользил, как тень, и был нем, как истукан. А дни шли тяжелые, однообразные.

Но вот однажды, когда рано утром открылась дверь и Кочкарев ожидал своей обычной порции хлеба и воды, в камеру вошел офицер в сопровождении двух солдат и резко крикнул:

— К допросу!

Кочкарев обрадовался этому грубому окрику. Он торопливо встал, кое-как привел себя в порядок и громко ответил:

— Я готов.

Офицер вышел уже в коридор.

Сопровождаемый двумя солдатами, идущими по бокам, Кочкарев переступил порог своей камеры.

Шли долго, то поднимаясь, то спускаясь по тесным, темным коридорам. Наконец начало светлеть. Коридор стал шире, и целые потоки лучей восходящего солнца хлынули через большие окна.

Этот солнечный свет слепил глаза Артемию Никитичу и вместе с тем словно радостной волной вливался в его душу. Он уже бодрее шагал, и в его душе рождались светлые надежды.

Быть может, императрица узнала о нем, сам герцог понял, как он был неправ… Да мало ли что могло случиться! Вот он придет сейчас, и ему объявят свободу, и, радостный и счастливый, он полетит домой.

Есть Бог!

Перед большой дубовой дверью, где коридор расширялся, образуя собой как бы залу, с высокими, большими окнами, его остановили.

За дубовыми тяжелыми дверями не слышно было ни звука.

Кочкарев подошел к окну, ему никто не препятствовал. Перед окном был большой сад. Давно уже наступила поздняя осень, но снег еще не выпал. Желтые, красные листья кружились под порывом ветра. Через сад виднелась Невская перспектива и по ней безумно мчавшиеся кареты с форейторами, линейки, тарантасы, конные офицеры.

Жизнью и свободой веяло от этой картины, и еще тяжелее становилось на сердце у узника.

Широкие дубовые двери раскрылись и снова закрылись за вошедшим Кочкаревым.

Он очутился в просторной, очень светлой комнате… Прямо против двери большой стол, заваленный бумагами. Вдоль стояли шкафы красного дерева, наполненные делами и книгами. Направо — небольшой стол, налево — кожаный диван, около него столик, на котором стоял графин с водой и бутылки вина.

За большим столом сидел невысокий полный человек в генеральском мундире.

На его широком добродушном лице играла приветливая улыбка. Он был похож на радушного хозяина, принимающего желанного гостя.

За небольшим столом в темном камзоле сидел худой, бритый человек и сосредоточенно что-то писал, поскрипывая гусиным пером. При входе Кочкарева он даже не поднял головы.

Судя по слышанным описаниям, по генеральской форме со звездой Артемий Никитич сразу узнал Ушакова, уже почти десять лет, с самого воцарения Анны Иоанновны, бывшего начальником Тайной канцелярии.

Хотя Кочкарев и много слышал о «ласковости» страшного генерала, но все же в первую минуту он невольно поддался обману. Добродушное лицо генерала ввело его в заблуждение, казалось, оно говорило, ну вот и слава Богу, недоразумения теперь кончены, потолкуем, как приятели.

И Ушаков так и начал:

— Гвардии майор Артемий Никитич Кочкарев? — спросил он, слегка приподнимаясь и любезно наклоняя голову.

— Да, — ответил Кочкарев, — но я бы хотел…

Ушаков остановил его мягким движением руки.

— Помедлите, майор, — сказал он, — ежели вы устали, то извольте присесть на диван и выкушать у нас стаканчик вина. Уж не взыщите, — со вздохом продолжал он, поднимая к потолку свои маленькие, масленые глаза, — плохо у нас содержат. Да ничего не поделаешь, батюшка, много всяких людей к нам доставляют, а на содержание… да что, тут и говорить нечего.

И Ушаков с безнадежным видом махнул рукой.

— Так выкушайте стаканчик вина.

Кочкарев поблагодарил, с удовольствием уселся на удобный диван и с жадностью выпил стаканчик вина, оказавшегося действительно очень хорошим и крепким.

Это сильно подбодрило его.

Ушаков, наклонясь над бумагами, искоса наблюдал за ним.

— Да, сударь, — вдруг заговорил он, — много негожего говорят про нашу канцелярию, а видит Бог, все облыжно. Стоим мы на страже престола, никого не утесняем, но зорко следим за злодеями и злоумышленниками. Им ли мирволить. Правда, сударь?