Федор Зарин-Несвицкий - Тайна поповского сына

После этого императрица интересовалась шутовской процессией, иллюминацией, фейерверками, расспрашивала, прибыли ли инородцы, а также верблюды, волы, собаки.

Дело подвигалось быстро, и императрица не раз во время доклада выражала свое удовольствие Артемию Петровичу.

Казалось, что для нее было самым важным из всех дел обширной империи дело устройства задуманного ею сказочного праздника.

Когда доклад о деятельности комиссии был закончен, государыня зевнула, и лицо ее приняло скучающее выражение. Надо было сказать несколько слов о настоящем деле. Императрице очень досаждало польское правительство требованием вознаграждения за убытки, причиненные проходом русских войск через области Речи Посполитой.

— Вот герцог, — начала императрица, — говорит, что сие исполнить надо, а мой кабинет все еще решает.

— Удивления достойно, — сухим голосом произнес герцог. — Одна голова в совете умней другой: Артемий Петрович, князь Алексей Михайлович и прочие, а простого вопроса, что за чужое платить надо, никак понять не могут. Только ее величеству досаду приносят. Сами, что ли, за чужое платить не привыкли?

Волынский был ошеломлен этими словами. Как немецкий конюх, живущий кровью России, высасывающий из нее лучшие соки, смеет говорить, что он, Волынский, пользуется чужим! Этот конюх, которому в России не может принадлежать даже щепотки земли, потому что ни он, ни его предки никогда ничего не дали этой земле!..

— Что скажешь, а? — без особенного интереса обратилась Анна Иоанновна к Волынскому.

Волынский выпрямился, глаза его засверкали.

— Я отвечу, ваше величество, — начал он, вызывающе глядя на герцога, — что его светлость изволил сказать непонятное. Ни Черкасский, ни я не привыкли брать, не платя, чужого. Доподлинно вашему величеству известно, что ежели канцлер, князь Алексей Михайлович, да я, кабинет-министр вашего величества, пользовались милостями вашими, то брали мы не чужое, а платили за это трудами нашими и кровью своею, и не чужая нам Русь.

По лицу герцога прошла судорога.

— Князь Гагарин был русский, — звенящим голосом произнес он, — а ваш Петр на железной цепи велел повесить его.

Императрица подняла голову и с недоумением смотрела то на серо-бледное лицо герцога, то на пылающее лицо Волынского.

— Да что вы? — спросила она. — Чем считаетесь? С чего ты, герцог, дядю-то вспомнил? Грозен он был, а мы милосердны. И разве кого хочешь повесить, что ли? Ой ли, не довольно ли, герцог? В мире и благоденствии хотим мы провести дни сих торжеств, в ознаменование славных побед наших войск, от коих возликует и дух нашего дяди.

И герцог, и Волынский ясно поняли, что Анна Иоанновна не отдает себе полного отчета в том, что происходит перед ней.

— Зная милосердие вашего величества, — начал Бирон, — смертной казни подвергаются лишь злодеи, существование коих опасно для блага вашего народа.

Волынский едва сдерживался.

Видя, что императрица не понимает его, он сказал:

— Я, ваше величество, никогда не соглашусь с мнением его светлости о необходимости выдать Речи Посполитой вознаграждение за проход через ее области наших войск.

— А почему, Артемий Петрович? — спросила государыня. — Вот герцог иначе думает.

— А потому, ваше величество, — медленно начал Волынский, не спуская с Бирона горящих ненавистью глаз, — а потому, что под благословенным царствованием вашего величества мы достаточно сильны, чтобы отказать неимоверным притязаниям Речи Посполитой. А я, ваше величество, не имею ни владений в Польше, не состою и вассалом республики, и потому не имею нужды задабривать исстари враждебный России народ.

На этот раз удар был нанесен верно. Бирон, как герцог Курляндский, был вассалом Польши, кроме того, в Курляндии у него были обширные поместья, и потому у него были сильные побуждения заискивать расположения правительства республики, то есть вельмож и шляхетства.

Даже Анна поняла это и подозрительно взглянула на герцога, ожидая его ответа.

На лицо герцога страшно было смотреть.

Анна Леопольдовна в испуге выронила из рук свое вышивание.

Дура-калмычка запряталась куда-то за печь, и только Карл все еще не мог оторваться от ледяного дворца.

Но голос Бирона звучал совершенно ровно, когда он наконец сказал:

— Вашему величеству известно, что мое вмешательство в русские дела было всегда чуждо партикулярных и пристрастных целей. Я вмешивался в дела единственно для того, чтоб охранять интересы императрицы, ее спокойствие и дражайшее здоровье. Мудрая императрица рассудит меня и предложение кабинет-министра.