Федор Зарин-Несвицкий - Тайна поповского сына

Василию Кирилловичу удалось утром повидать Эйлера, и он сумел заинтересовать ученого своим рассказом об изобретении Сени.

Куракина повидать не удалось.

Эйлер с удовольствием разрешил Сене прийти к нему с чертежами, обещая, в случае, всякое со своей стороны содействие.

Сеня поблагодарил доброго Василия Кирилловича за его заботы и решил на другой день рано утром отправиться к ученому академику, жившему на Васильевском острове.

Рано утром, когда обер-гофмаршал двора Левенвольд собирался ехать во дворец, его адъютант доложил ему, что какой-то странного вида старик непременно хочет его видеть.

— Старик, какой старик? — удивленно спросил Левенвольд.

Адъютант объяснил, что старик одет в какой-то длинный балахон, но, по-видимому, очень дорогой, что у него длинная борода и высокая шапка и называет он себя каким-то стольником.

Это заинтересовало Левенвольда, и он приказал принять.

Через несколько минут он вышел в приемную. Навстречу ему двинулся высокий худой старик, с тощей, но длинной бородой, в длинном боярском парчовом кафтане, отороченном соболем, с большой палкой в руках.

Старик с достоинством, низко, в пояс поклонился обер-гофмаршалу и остановился. Обер-гофмаршал был учтивый человек. Он ответил на поклон странного посетителя низким придворным поклоном и с совершенной вежливостью спросил, кого он имеет честь принимать в своем доме.

Старик стольник гордо закинул голову и с важным видом ответил:

— Холопишко милосердной государыни, боярин Илья, сын Петров, по прозванию Кузовин, бывший стольник блаженные памяти царя Иоанна Алексеевича, родителя ныне благополучно царствующей государыни Анны Иоанновны.

Проговорив эту речь, боярин погладил рукой свою тощую бороду и важно ждал ответа.

«Старый слуга отца императрицы, всеми забытого Иоанна, — подумал Левенвольд. — Императрице наверное будет приятно увидеть его. Так мало помнят и говорят об ее отце, его совсем заслонил царь Петр… Считают царской дочерью принцессу Елизавету, а Анну Иоанновну только императрицей».

Все эти мысли мгновенно промелькнули в голове хитрого царедворца.

— Эй, — крикнул он, — кресло боярину!

В одну минуту под боярина подскочило широкое удобное кресло.

— Я очень рад случаю, — продолжал гофмаршал, — видеть верного слугу великого и достохвального царя Иоанна Алексеевича, родителя нашей всемилостивейшей императрицы… Боярин может приказывать своему слуге.

Польщенный и к тому же уставший, Кузовин с удовольствием опустился в удобное кресло.

— Ныне у вас, боярин, — начал он, — пошли новые обычаи. В мое время николи не бывало того, чтобы кто препоны чинил, ежели боярин или стольник захочет увидеть пресветлые царские очи. Ныне не то пошло. Говорят, надо позволения просить, у кого и назвать не умею. Только вот указали мне на тебя, боярин, не обессудь старика. Дай мне увидеть царицыны очи. А на ласке спасибо. Там мои людишки привезли для тебя двадцать соболей редкостных, боярин, таких, чай, и у самой царицы немного найдется.

Левенвольд смутился.

«Что он, подкупить меня хочет, что ли», — подумал он. но, взглянув на благородное лицо Кузовина, решил, что, должно быть, таков был обычай в «Древней Руси», и ответил:

— Да, боярин, многие хотят повидать императрицу, всякие есть, да не всякого допустить можно.

— Верно, верно, — подтвердил Кузовин, — воистину положи меня, сколько расплодилось теперь этих самых чертей зам…

Боярин поперхнулся на слове, вовремя спохватившись, что Левенвольд тоже заморский черт…

— А ваше желание я готов исполнить хоть сейчас, — продолжал Левенвольд. — Мы вместе можем ехать во дворец, там я доложу о вас, и всемилостивейшая государыня наверное не откажет принять вас.

«Государыня теперь хандрит. Это чучело, быть может, позабавит ее немного. Я предупрежу герцога. Он будет благодарен мне».

Повеселевший при этих мыслях, Левенвольд сам помог подняться с кресла старому боярину.

Выйдя на крыльцо, Левенвольд еще больше был поражен: Кузовин сел в карету, запряженную шестеркой лошадей. Впереди в остроконечных шапках стояли два вершника, сзади несколько человек вооруженных саблями конных слуг.

Левенвольд только пожал плечами.

Встречные в изумлении останавливались, когда видели скакавших вершников, громко кричавших:

— Гей-гей! Дорогу боярину!

Экипажи торопились свернуть в сторону, и с шумом и криком неслась по улицам столицы карета боярина.