Н. Северин - Последний из Воротынцевых

После пышного отпевания в Петербурге гроб Александра Васильевича отвезли в подмосковное село Яблочки и опустили там в семейный склеп, рядом с гробницами его отца и деда.

Провожать тело поехала одна только Марта. Ее сопровождали Михаил Иванович с женой. Никого больше из дворни барышня с собой не взяла.

Свою мать, полупомешанную от горя и испуга (почти одновременно с известием о скоропостижной смерти мужа Марья Леонтьевна узнала о существовании законного претендента на имя и состояние ее детей), Марта распорядилась отправить вместе с мальчиками в Царское Село.

— Вам там будет покойнее, маменька, — говорила она, нежно обнимая ее. — Пока наши дела не устроятся так или иначе, нам надо жить как можно дальше от людских толков и пересудов. Чем скорее про нас забудут, тем лучше и тем легче нам будет справиться с нашим горем.

— Ах, Боже мой, Боже мой! — стонала Марья Леонтьевна, прижимаясь к дочери, в которой теперь чувствовала свою единственную поддержку и утешение. — Что с нами будет!

Марта ласкала ее и успокаивала, как ребенка.

— Не сокрушайтесь! Бог даст, все устроится. Ведь мы не виноваты в том, что случилось, чего же нам бояться? А тот, который был бы в ответе, теперь у престола Всевышнего и ему опасаться людского суда тоже нечего.

— Что будет с тобой, с мальчиками! Все у вас отнимут, объявят незак… — тут голос Марьи Леонтьевны прервался в рыданьях.

— Обо мне не заботьтесь! Хуже, горше того, что случилось, тяжелее утраты я не могу испытать: ведь вы знаете, как я любила папеньку! Ну, а насчет детей, то ведь они еще, слава Богу, так малы, что понимать свое положение не могут, а вырастут — от них будет зависеть устроить себе судьбу. Наше дело дать им воспитание хорошее, да чтобы честные люди из них вышли, а там что Бог даст. Вы только не задавайтесь мыслями насчет будущего, предоставьте это мне, а сами молитесь да о здоровье своем больше заботьтесь. Вот я, Бог даст, вернусь из подмосковной, мы и решим, куда нам на лето ехать. Можно в Молдасовку: я на всякий случай напишу управителю, чтобы дом там прибрали; можно и в Тверскую губернию, в Золотаревку. Оба эти имения составляют вашу неотъемлемую собственность, вы их получили от своего родителя, которого — вы единственная наследница, и никто у вас их отнять не может.

— Ты это наверное знаешь? — спросила Марья Леонтьевна, вскидывая боязливый взгляд на дочь.

— Наверное, будьте покойны, — ответила Марта с такою уверенностью, что Марья Леонтьевна на время успокоилась.

Внезапно и без всякой подготовки очутившись главой семьи, Марта не только не растерялась и не впала в отчаяние, как всякая другая девушка на ее месте, но с такой энергией, так толково и разумно вошла в свою новую роль, что надо было только дивиться.

Изнеженная и избалованная, привыкшая с детства жить чужим умом и подчиняться чужой воле, не осмеливаясь иметь ни мыслей своих, ни убеждений, она до двадцати лет смотрела на жизнь и на людей глазами отца, заботилась лишь о том, чтобы угодить ему, хлопотала только о нарядах, о выездах в свет, об удовольствиях, и вдруг ей пришлось вполне самостоятельно распоряжаться не только своей собственной судьбой, но также и судьбой матери, братьев и многочисленной дворни.

К ней ежеминутно являлись с приказаниями то тот, то другой. Михаил Иванович так растерялся, что за каждым вздором бежал к барышне. К ней приводили гробовщиков; она толковала с докторами о том, каким способом довезти тело отца до подмосковной так, чтобы оно дорогой не разложилось. Она заказывала траур себе, матери, братьям и старшим слугам, принимала посетителей и вела с ними те разговоры, которые обыкновенно ведутся в подобных случаях.

— И как это ее Господь поддерживает! Весь день на ногах, хоть бы на минуточку прилегла отдохнуть, — толковали про барышню в людских и девичьих.

— А ночью у тела молится. Как уйдут все, она уже и там.

— Не слегла бы от натуги-то! — беспокоились за Марту.

— Небось, такая не скоро с ног свалится, — возражала на это с гордостью Маланья Тимофеевна. — Вылитая старая барыня, Марфа Григорьевна. Та тоже, бывало: чем ей на душе тяжелее, чем горше, тем она бодрее выступает. И голос у нее тогда звонче делается, и взгляд острее, а говорит она, бывало, в такие дни, точно молотком тебе в память слова-то вколачивает, век не забыть. Так же и Марфа Александровна теперь. Одна порода, сейчас видно.

Маланья была у Воротынцевых, когда стало известно, что барин скончался; она забежала к себе домой на Мещанскую для того только, чтобы бельишка да платье захватить, сказать, чтобы ее не ждали, да распорядится по хозяйству. Она была уверена, что барышня возьмет ее с мужем в подмосковную, знала также и то, что в настоящую минуту она нужнее всех на свете дочери Александра Васильевича, и решила ни на минуту не покидать ее.