Н. Северин - Последний из Воротынцевых

Юноша молча кивнул, он не в силах был произнести ни слова.

— Ты, стало быть, должен понимать, — продолжал Сергей Владимирович, — что если ты хлопочешь о том, чтобы тебе вернули то, что тебе следует, то и они в свою очередь прилагают старание к тому, чтобы удержать по возможности дольше все то, на что они до сей поры взирали как на свою неотъемлемую и законную собственность. Понимаешь?

Возражения не последовало.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать? — повторил еще настоятельнее Ратморцев, недоумевая перед растерянностью своего слушателя, перед его упорным молчанием, усиливающейся бледностью и нервным подергиванием мускулов, искажавшим его лицо.

— Дяденька, не выгоняйте меня! — вскрикнул вдруг Григорий и затем с глухим воплем, вырвавшимся из его сдавленной спазмой груди, как сноп повалился ему в ноги.

Ратморцев поспешил поднять его и успокоить. Никогда он его не выгонит; чем он будет несчастнее, тем больше должен рассчитывать на его поддержку и на участие всей его семьи к нему.

Слушая его, Григорий так расчувствовался, что не в силах был дольше сдерживать рыдания, рвавшиеся у него из груди, и с ним сделалось нечто вроде припадка. Когда Захар прибежал на зов барина, то застал его на коленях перед распростертым на полу Григорием Александровичем, которого сводило судорогами, точно в падучей. Глаза закатились, на посиневших губах белела пена, из горла вместе с прерывистым, тяжелым дыханием вырывался зловещий хрип.

— Скорее воды холодной и нюхательного спирта спроси у барыни, — отрывисто приказал Сергей Владимирович, развязывая галстук и расстегивая жилет на больном.

Захар со всех ног побежал исполнять приказание, и, узнав, в чем дело, Людмила Николаевна поспешила в кабинет с домашними средствами, толково и со знанием дела выбранными из домашней аптечки.

К счастью, припадок был из легких, и вскоре удалось привести Григория в чувство. Минут через пять он уже со слезами благодарности целовал руки у тетки и дяди, уверял, что чувствует себя совсем хорошо и в отчаянии, что причинил столько хлопот и беспокойства.

— Однако у тебя, друг любезный, нервы-то не из крепких, — с улыбкой заметил Сергей Владимирович, ласково трепля его по плечу, в то время как Захар приводил в порядок его костюм. — Ступай к себе в комнату, разденься, ляг на диван и постарайся ни о чем не думать и заснуть. Перед обедом зайду навестить тебя! — И, когда Григорий с Захаром вышли, Ратморцев обратился к жене: — Это с ним в первый раз?

— В первый раз. Но я уже и раньше замечала в нем большую нервность. Он не может долго слушать музыку, бледнеет и у него на глазах выступают слезы. Подмечала я также, что в церкви, во время службы, он молится с какой-то неестественной страстностью, с исступлением, можно сказать, и тоже, вот как сейчас, холодеет с ног до головы, взгляд у него делается бессмысленный, и он ничего не слышит и не понимает. Мсье Вайян говорит, что в такие минуты у Гриши кровь отливает от мозга, что это бывает с молодыми людьми деликатного сложения и что тут ничего нет опасного. Но с чего это с ним сегодня сделалось?

— От нравственного потрясения. Он, должно быть, ждал хороших для себя вестей из Петербурга, и, когда я сказал ему, чтобы он не рассчитывал на скорую развязку в его положении, на него напало такое отчаяние, что он Бог знает какие ужасы себе вообразил — что мы выгоним его отсюда, откажемся от него, перестанем принимать в нем участие. Он, кажется, очень сильно привязался к нам.

— О, да, особенно к девочкам, и день ото дня все больше и больше. Я заметила, что он в лице меняется при их появлении.

— Бедный мальчик! — вздохнул Ратморцев. — Требовать от него, чтобы он был, как другие, разумеется, нельзя. В нем всегда будут странности, даже и тогда, когда его жизнь войдет в нормальную колею. Такие нравственные потрясения, как те, которым он подвергся, не могут не отразиться даже на крепком организме, а он и от природы не ив сильных.

— Знаешь, я чего боюсь, Сережа? — с волнением спросила Людмила Николаевна. — Уж не падучая ли у него?

— Нет, нет, просто истерика. Если бы он дал раньше волю слезам, судорог не было бы. Но все-таки не мешает с доктором посоветоваться. Я напишу Федору Ивановичу, чтобы он к нам приехал.

— Напиши. Главное, чтобы, Боже сохрани, на девочек не повлияло. Соня такая впечатлительная. Сейчас, когда я шла сюда, она попалась мне в коридоре, как смерть бледная и вся дрожит. Я приказала ей идти к сестре наверх и не сходить вниз, пока их не позовут, но она была в таком волнении, что не вдруг поняла меня и все повторяла: «Что с ним, маменька? Что с ним?» А Веринька расплакалась, когда узнала, что с Гришей припадок сделался и что он без чувств.