Н. Северин - Последний из Воротынцевых

Лишь после того, как Полинька опомнилась от ужаса и изумления, охватившего ее с такой силой, что она чуть с ног не свалилась и должна была схватиться за первый попавшийся стул, чтобы не упасть, когда она убедилась, что это не сон и что действительно этот человек, которого она видела полным жизни и силы не дальше как третьего дня, умер, — вспомнила она про Марту и стала искать ее глазами в толпе дам в черном, со свечами в руках, стоявших у дверей гостиной в ожидании панихиды. Священник уже готовился произнести первые слова молитвы, в воздухе носился запах ладана из дымящейся кадильницы, которую казачок торопливо проносил из прихожей к томуместу, где стоял дьячок. Но между дамами Марты не было. Не видно ее было также и в группе мужчин, тихо беседовавших между собою у одного из окон. Подинька обернулась к коридору, в котором теснилась прислуга, но и там не нашла той, которую искала. Вдруг из той двери, что вела на половину Марьи Леонтьевны, показалась ее стройная фигура.

Рядом с нею шел господин средних лет, с красивым бледным лицом и задумчивым взглядом. Полинька видела этого человека в первый раз, и ее поразило выражение нежного участия и глубокой скорби, с которым он смотрел на Марту, вполголоса разговаривая с нею. И, должно быть, его слова имели для нее большое значение: Марта остановилась на пороге, чтобы дослушать речь своего спутника, а священник, ожидавший ее появления, чтобы начать панихиду, красноречивым покашливанием дал знать дьякону, что надо повременить.

— С кем это она? — зашептались в группе дам.

— Со своим дядей, сенатором Ратморцевым.

— Да они ведь были в ссоре?

— Помирились, должно быть. Она его к матери, верно, водила.

Полинька стала с любопытством всматриваться в незнакомца и нашла, что у него наружность красивая и величественная. Во время панихиды он стоял особняком, поодаль от людей, близких к покойнику, хотя, проходя мимо, и менялся с некоторыми из них поклонами, и все время молился усердно, устремив скорбный взгляд на мертвое лицо Александра Васильевича. Его глаза по временам заволакивались слезами.

После панихиды Полинька не тотчас подошла к Марте; она подождала, чтобы все разъехались, и тогда только, с трудом сдерживая рыдания, кинулась обнимать ее.

— Да, душенька, он не захотел оставаться с нами, — прошептала Марта, не отрывая взгляда от воскового лица усопшего.

Ее голос, выражение лица, вся ее фигура, дышавшая каким-то странным спокойствием и покорностью, приводили Полиньку в изумление; никогда еще не видела она Марту такой холодной и к внешнему миру безучастной. Душа ее точно замкнулась от всех, в том числе и от Полиньки.

— Как это случилось? Я ничего не знала, я даже и представить себе не могла… он был совсем здоров… как это случилось? — бессвязно лепетала последняя.

— Разрыв сердца. Скончался мгновенно… без страданий, — как заученный урюк, машинально ответила Марта.

— Как вы должны были испугаться! Господи! Это случилось так неожиданно.

Бледные губы дочери Александра Васильевича тронула горькая усмешка, но она не вымолвила ни слова в ответ на сетования своей подруги.

Посетители разъехались, домашние разошлись по своим комнатам, и, кроме Марты с Полинькой, дьячка, читавшего псалтырь, да мертвого тела Александра Васильевича, в белом зале никого не осталось.

Полинька не решалась больше заговаривать со своей приятельницей, и благоговейная тишина, воцарившаяся в комнате, нарушалась только одним монотонным чтением псалтыря. Это длилось долго, до тех пор, пока Марту не позвали к матери. Она вздрогнула, точно ее разбудили от глубокого сна, и, не оборачиваясь, поспешно вышла из комнаты.

Подождав еще с полчаса, Полинька подумала, что здесь теперь не до нее, и уехала домой. А когда на другой день, часу в третьем, она опять пришла сюда, ей заявили, что Александра Васильевича уже увезли в подмосковную и что барышня уехала туда же с Михаилом Ивановичем и Маланьей Тимофеевной.

Двор и лестница были усыпаны еловыми ветками, с крыльца раздавались зычные голоса лакеев в ливреях, выкрикивавших кареты, в которые садились родственники и родственницы, приехавшие на вынос тела и замешкавшиеся у Марьи Леонтьевны после отъезда ее дочери.

Постояв в недоумении на крыльце, Полинька вернулась домой очень печальная, с сердцем, переполненным горечью неудовлетворенного любопытства и обидой.

Однако, когда три дня спустя явилась к ним мадемуазель Лекаж и стала передавать сплетни, ходившие по городу по поводу внезапной смерти Воротынцева, Полинька вспылила и решительным тоном заявила, что все это — ложь и клевета, посоветовала француженке не повторять таких вещей, если она не желает подвергнуться большим неприятностям.