Василий Сергеев - Янычары

Впрочем, технология могла меняться. Так, халиф Мустансир, согласно легенде, собирался уничтожить гнездо ассасинов, но отказался от этого намерения, найдя у своего изголовья кинжал с запиской: «То, что положено у головы, может быть вонзено в сердце!»

Легенда гласит, что Хасан собственной рукой убил двух сыновей: одного за лень и безделье, другого – за питье вина, запрещенного исламом. С той поры Аламут стал местом страха и ненависти: дети с нетерпением ждали смерти родителей, а те при встречах надевали под платье кольчуги либо удваивали число телохранителей. Но это не помогало: отцеубийство следовало за отцеубийством, и там, где был бесполезен кинжал, в ход шла чаша с ядом.

Государство ассасинов просуществовало до 1256 года. С ними удалось справиться только монголам: в 1253 году Хулагу разгромил их основные силы, но лишь в 1255 году ему удалось добраться до главы ассасинов, Ала уд-Дина Мухаммеда (он был убит). Однако сопротивление продолжалось, и сын вождя, Рукн уд-Дин, сдался в плен монголам лишь через год.

Однако тайный орден не исчез...

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\10.BMP»;3.0»;3.0»;

...Живко, получивший вместе со всеми своими товарищами имя Абдаллах , попал в кузнечную мастерскую. Весь день он с напарником раздувал огромные кожаные мехи; иногда, примерно два раза в седмицу, приходилось ездить на арбе с огромными колесами (чтобы не рушить стенки оросительных арыков, если приходится пересекать их) в лес, где углежоги в плотно закрытых дерном ямах готовили древесный уголь. Обычно, отправляясь к ним, Живко-Абдаллах должен был погрузить на арбу три больших кувшина с бузой , и углежоги, закопченные, черные, в прожженных там и здесь шальварах, встречали его радостными криками и помогали грузить на арбу легкие мешки древесного угля. Такой выезд был праздником.

Если мехи раздувать было не нужно, Живко-Абдаллах все равно не оставался без дела: приходилось ездить в караван-сарай за слитками железа, возить с реки песок для литейных форм и прокаливать его, вывозить за город золу и шлак... Да мало ли было забот у слуги при кузнице, которого, правда, иногда называли учеником (мюридом), но чаще – рабом (гулямом), и которого, если ему выпадала свободная минута, могли использовать и для любых домашних хозяйственных дел, даже женских...

При мастерской жил древний старик, в прошлом – кузнец, сорвавший себе на этом занятии живот и до того слабый, что, казалось, ему было в тягость носить даже собственный посох. Он сторонился людей: у него что-то хрипело в легких, порой он кашлял с кровью, и не любил часто ходить в дом, где были дети, говоря, что может повредить им...

Спал старик, как и Абдаллах, летом в большом хозяйственном сарае с турлучными и кое-где прохудившимися стенами, а зимой – в кузнице, где от двух горнов исходил жар, не рассеивающийся и к утру. Летом этот жар был попросту непереносим, несмотря на постоянно распахнутые настежь большие ворота, куда мог войти целый воз. В сарае помещались три коровы, которых обихаживали женщины, и две лошади, кормить, поить, чистить, запрягать в арбу (тоже стоявшую здесь) и распрягать которых должен был также Абдаллах.

Первое время Абдаллах сторонился старика, боясь его хрипящих и свистящих легких, но делать было нечего! Потом, заметив, с каким почтением относились к старику все в кузнице, Абдаллах постепенно заинтересовался им, и неожиданно для себя обнаружил, что старик был поразительно умен. Он не любил ни навязывать, ни даже заявлять свое мнение, вступая в разговор только если его спрашивали; но стоило его спросить, и оказывалось, что он знал все: на любой вопрос он мог отвечать долго, подробно и интересно; мучаясь бессонницей, он мог говорить всю ночь, до самого утра, с явным удовольствием от того, что кому-то понадобились его знания, и повороты ответа были порой столь захватывающи, что бросали Абдаллаха в жар и пот.