Морис Юлет - Ричард Львиное Сердце

Тот подскакал галопом и воскликнул:

— Граф де Сен-Поль! Вы — мой пленник!

Он остановил своих спутников движением руки.

— Сэр Гильом, — угрюмо обратился к нему Сен-Поль. — Король застрелен, но не мной! Я — изменник короля. Ведите же меня к нему, чтоб он не умер, прежде чем я успею взглянуть ему в глаза.

— А кто такой вон тот убитый? Он один из ваших? — спросил де Бар.

— Имя его Жиль де Герден. Это — нормандец и враг короля, но он погиб (если он уже мертв) в защиту короля. Он убил убийцу.

— Мне это очень хорошо известно, — возразил де Бар. — Я был свидетелем его славного подвига. Но надо изловить этих белых людей. Кто бы такие они могли быть?

— Ничего про них не знаю: они не из моих людей. Платье на них всё белое, с головы до ног, а лица темные; бегают же они, как турки. Но какие дела могут здесь быть у турок?

— Надо их разыскать! — решил де Бар.

Он послал в погоню Саварика и половину своего отряда.

Между тем Жиля Гердена подняли и убедились, что его наповал прикончили две раны: одна в шею, у затылка, другая — под сердцем. Де Бар положил его тело поперек седла и повел пленников в свой лагерь.

Короля Ричарда отнесли в его собственный шатер и уложили в постель. При нем остались только его врачи и аббат Милó, потерявший всякое мужество. Гастон Беарнец за дверью рыдал, как девчонка. Граф Лейчестер поехал за королевой, а Ив Тибето — за графом де Мортеном. Де Бар узнал, что врачи вынули стрелу, обыкновенную, генуэзсскую, но они опасались, что она отравлена.

Они прострелили королю Ричарду правое легкое.

В последние часы, которые ему ещё оставалось провести на земле, явились к Ричарду, одна за другой, три женщины. Каждая из них сказала ему правду как умела.

Первою явилась Элоиза французская в серой одежде монахинь Фонтевро, с лицом, более мрачным, чем её капюшон, с волосами, висевшими, как мокрая трава; но в её впалых глазах горел таинственный огонь. Она сказала страже у дверей:

— Впустите меня: я — глас застарелого горя!

Перед ней раздвинулся занавес палатки. Она подошла, шаркая ногами, к постели, на которой было распростерто длинное тело. Король услышал шорох её платья и повернулся в её сторону своим изменившимся лицом, но тотчас же откинул голову назад, лицом к потемкам.

— Уберите её прочь! — прошептал он.

Де Бар стоял между ним и женщиной.

Но Элоиза протянула руки вперед, как слепец.

— Я принесла душе оздоровление: я очищаю старые грехи. Отойдите же вы все! — сказала она. — Оставьте меня с ним одну, только с его духовником. То, что мне сказать необходимо, должно быть сказано, как оно было и содеяно, — тайно.

Ричард вздохнул.

— Пусть она останется. И Милó также! — промолвил он.

Остальные на цыпочках вышли вон. Элоиза подошла и преклонила колени у изголовья короля.

— Слушай же, Ричард! — сказала она. — Ведь твой последний час близок, как и мой. Дважды порывалась я тебе сказать, и дважды ты отверг моё признанье. Оба раза оно могло оказать тебе услугу, ну, так теперь я сослужу тебе службу. Слушай: ты не виновен в смерти своего отца, он не виновен в моём горе.

Король не поворачивал своей головы, но взглянул в сторону; Элоизе было видно сбоку, что глаз его блестит. Губы его зашевелились и снова слиплись. Тогда Милó поднес к ним губку с вином, и Ричард шепнул:

— Скажи мне, Элоиза: кто виноват перед тобой?

— Твой брат, Джон Мортен! Он негодяй! — промолвила она.

Вздох, как стенанье, вырвался у короля Ричарда, глубокий, трепетный, жалобный вздох:

— О, Элоиза, Элоиза! Кто из нас четверых не был негодяем?

Но Элоиза возразила:

— Что было, то прошло. Я тебе всё сказала. Что будет, не могу тебе сказать: прошлое поглощает меня. А всё-таки я ещё раз скажу, что брат твой Джон — негодяй, скрытая зараза, вор!

— Помоги ему Бог! Суди его Бог! — опять вздохнул Ричард. — Я не могу и не хочу брать на себя ни того, ни другого!

Он снова застонал, но так беспомощно и безнадежно, как человек до того измученный, разбитый, что аббат Милó стал громко бормотать дрожащими губами. Элоиза подняла свое поникшее лицо и била себя в грудь, восклицая:

— О, Ричард! Отчего Богу не было угодно, чтобы я досталась тебе неоскверненной? Я тебя спасла бы от этой горькой кончины! Суди сам, до чего я тебя тогда любила, если так горячо люблю теперь?

Не открывая глаз, Ричард промолвил;

— Никто не мог долго меня любить, потому что никто не мог вполне положиться на меня, как я сам не полагался на себя.