Морис Юлет - Ричард Львиное Сердце

Затем он беспокойно обратился к аббату:

— Уведи её. Милó, я устал.

Элоиза опустилась перед ним на колени и поцеловала его сухой лоб.

— Прости, король Ричард! — сказала она. — Ты более всего был королем, когда больше всего нес на себе оковы; ты более всего был милостив, когда больше всего нуждался в милости. Я свое дело сделала. Мне остается молиться и готовиться к концу.

Беззвучной поступью вышла она, как и пришла. И ни одна живая душа больше не видала её.

Следующей явилась королева Беранжера, под вечер. Она держалась чинно, как в цепях, весьма торжественно преклоняясь пред лицом смерти. Вся белая, как слоновая кость, она была в черном платье, в руках у неё было большое Распятие. У дверей она остановилась на одно мгновенье, а с ней и граф Лейчестер, сопровождавший её.

— Горе меня одолевает, Лейчестер! — проговорила она и обратилась к привратникам: — Он ещё жив? Узнает он меня? Он не спит? Не требует ли он меня со слезами?

— Мадам! Король уснул.

— Ну, так пойду молиться за него, — промолвила королева и вошла в шатер.

Чинно преклонила она колени и обеими руками подняла Распятие в уровень с лицом. Затем жалобно заговорила с Ним, понизив свой истомленный голос и словно призывая Христа оглянуться на её страдания:

— О, Христос, Христос! Оглянись на меня, на дочь царя земного, жестоко распятую, как Ты Сам! Этот умирающий — мой супруг и король, который от меня, как и от Тебя, Господи, отрекся. Он собирался совсем отстранить меня, а я всё-таки его люблю. Да, люблю его, Иисусе Христе, и я потрудилась ему на пользу вопреки моей чести, которую сама, как и он, ставила ни во что. Когда он был в заточении, я унижалась, чтобы только возвратить ему свободу. Когда он освободился, я все усилия употребляла для того, чтоб отстранить от него врагов, в то время как он сам отстранял меня. Я молилась за него, да и теперь молюсь, когда он, распростертый здесь, лежит, сраженный тайным ударом, и умирает, не заботясь даже спросить, жива ли я. О, Спаситель мира! Это ли ещё не страданья?

Ее говор разбудил больного. Он открыл глаза и пристально посмотрел вокруг себя. Он знаком показал Милó, чтобы тот наклонился. Старик, отпыхиваясь, подошел к нему.

— Кто тут? — шепотом спросил он. — Не…

— Нет, нет, дорогой государь мой! Это — королева.

— Ах, она бедная, несчастная! — со вздохом проговорил он. — Поверни меня, Милó!

Аббат повиновался; но это вызвало струю крови из уст короля. Её остановили и привели его в чувство с помощью водки.

Королева была страшно потрясена при виде его изможденного лица. Она, несомненно, любила его. Но ей нечего было сказать. Несколько времени их глаза смотрели друг в друга. Её глаза были отуманены слезами; его глаза, страшно пытливые, страшно смышленые, лихорадочно сверкали. Он читал у неё в душе.

— Мадам! — сказал он ей так, что она едва могла расслышать. — Я поступил с вами дурно, но ещё хуже — с другими. Я не могу умереть спокойно без вашего прощения. Но сам просить у вас прощенья не стану: ведь, живи я ещё целые годы, я поступил бы снова так же точно.

Королева задрожала от слез обиды.

— О, Ричард! Ричард! — застонала она. — Как я страдаю! Ведь моё сердце принадлежит вам, оно всегда принадлежало вам. Но что я получила от вас? Ничего! О, Боже! Ровно ничего.

— Мадам! — произнес он. — В том моя вина, что я дал вам право кое на что. Это — моя первая и величайшая несправедливость. Отдавая вам это право, я поступил, как тать; отнимая его от вас, я снова совершал грабеж. Богу известно…

Он сомкнул глаза и больше их не открывал. Королева ещё и ещё взывала настойчиво:

— О, Ричард! Ричард!

Но король не отозвался: он, по-видимому, погрузился в глубокий сон.

Королева дрожала, тяжело дышала, молилась, склоняясь перед своим распятым Христом. Так прошла ночь.

Последней пришла Жанна в своей белой одежде. Она явилась на заре, и румянец зари пылал у неё на щеках. Она спешила легкой поступью по росистой траве; губы её были раскрыты, волосы распущены.

Она вошла, до того возбужденная горем, что никакие привратники, никакие королевы, ни даже сонмы королев не могли бы её остановить. Ростом она была велика, как любой из присутствующих мужчин. Она прошла мимо часовых у входа, ни о чем не спрося, не проронив ни слова, и легкой, решительной походкой приблизилась к смертному одру. Там она остановилась, вся сияя и ширясь от внутреннего возбуждения: не оглядываясь на прошлое, на протекшую жизнь, она видела перед собой только славу смерти.