Александр Казанцев - Любимая

Она прилегла к нему, обняла, назвала по имени, но он, не размыкая глаз, прошептал неведомое ей имя: Афродита.

Потом он еще много раз называл ее этим именем и любил ее, думая, что любит Пенорожденную. Пения дарила ему свою любовь, счастье и горечь смешались в ней.

Перед самым рассветом, когда затих ее любовник, сморенный еще более глубоким сном, она тихонько высвободилась из его объятий и ушла, улыбаясь и утирая слезы, чтобы не видеть изумления и негодования Пороса.

Этой ночью и был зачат Эрот.

Вот почему он неизменный спутник и слуга Афродиты: ведь он был зачат на празднике рождения этой богини.

Вот почему Эрот всегда терпит лишения и вопреки распространенному мнению совсем не красив и не нежен, а груб, необут и бездомен: он валяется на голой земле, под открытым небом, у дверей, на улицах и, как истинный сын своей матери, из нужды не выходит.

Вот почему Эрот в то же время всегда тянется к прекрасному и совершенному и, унаследовав качества отца, он храбр и силен. Потому-то он искусный стрелок из лука и, строя козни, он жаждет разумности и достигает ее.

Нельзя его назвать ни смертным, ни бессмертным: в один и тот же день он то живет и расцветает, если ладятся его дела, то умирает, но, унаследовав природу отца, оживает опять.

Нельзя его назвать мудрым: он находится посредине между мудростью и невежеством. Но зато мудрые боги не занимаются философией, поскольку и так мудры, а Эрот все никак не успокоится в совершенствовании разума своего и часто признает себя полным невеждой.

Никогда не быть ему любимым: Эрот — вечно любящее начало. Он — нескончаемый пир богов.

Таким был рассказ Аспасии.

— Сократ, ты плачешь, — спросила она, завершив его.

И юноша не стал утирать лез, вовсе их не стыдясь.

— Как глубоко ты сумела познать Эрота! — смог произнести он наконец.

— На самом деле я вовсе не понимаю и не знаю его, Сократ, — ответила печально Аспасия, — но я хочу знать и понимать, хочу когда-нибудь изведать любви.

Слова эти прозвучали, едва из-за горного хребта выглянуло пылающим краем солнце. Впервые Сократ встречал светило вместе с любимой женщиной. Молча приветствуя его, он встретил лучи, как тысячи, сотни тысяч золоченых стрел Эрота, и услышал голос демона или гения своего: «Это, Сократ, нести тебе через всю жизнь!»

Много раз вспоминал потом эту ночь, это утро молодой пехотинец-гоплит. Вспоминал после изнурительных учений и после жестоких боев. Быть может, непостижимые выносливость и храбрость его начало свое брали как раз в той ночи, в этом ясном утре…

Два года жил Сократ мечтою увидеть Аспасию, думал — день возвращения в Афины будет самым радостным для него.

Но отчий дом встретил тишиною и запустением: чума незадолго перед возвращением Сократа унесла всех его родных: мать, отца, брата.

А когда, едва оправившись от горя, появился он в доме Аспасии, нашел там все: и сочувствие, и заботу, и понимание, и дружеское расположение…

Не нашел одного — любви.

И тогда, восстановив до мельчайших подробностей в памяти рассказ Аспасии об Эроте, втайне подумал Сократ, что чем-то он уже похож на этого неприкаянного. Позже, ближе к старости, многие и в глаза, и за глаза называли его Силеном, сатиром Марсием, он и себя порой именовал так не без охоты, но втайне все больше находил в себе черт сходства именно с Эротом…

Чуть ли не ежедневно приходили в темницу Сократа его друзья. Обычно они собирались у входа в ту самую гелиэю, где прозвучал смертный приговор Сократу, а оттуда группой в пять-семь человек отправлялись навестить узника, приносили всяческие угощения, заставляли Сократа отведать их и забывали о времени в долгих беседах и спорах с ним.

В предпоследний день друзья к Сократу пришли гораздо меньшим числом — всего трое: Критон, его ровесник, друг детства, юности и всей жизни; Платон, сын богача, самый пытливый и способный из слушателей философа, не решивший однако: посвятить себя целиком поэзии или же философии; Аполлодор, самый молодой из учеников Сократа, самый восторженный, встречающий каждое слово его, будто прорицание дельфийского оракула.

Узник заподозрил сразу: это появление друзей чем-то отлично от их других приходов, вон и тюремщик Никанор с каким-то особым почтением и торжественностью даже ввел их в темницу, а они сами, друзья, дорогие, поначалу вели себя как-то скованно.

Исподлобья, по обычаю своему, разглядев их, Сократ растянул в радушной улыбке толстые губы.