Александр Казанцев - Любимая

— Я и так всегда буду с вами, вот увидите!.. И не смей, малыш, состригать завтра свои волосы — я не хочу, чтобы ты из-за меня походил на раба, [29] Свободные граждане носили волосы до плеч, стригли их в приношение богам ( прим. верстальщика ). — потом достал из-под подушки припрятанный авлос, простонародную флейту. — А давайте-ка я всех вас развеселю!

Приложив авлос к губам, он поднялся, отстранил Аполлодора, выдул какую-то веселенькую захлебывающуюся мелодию и неуклюже пустился в пляс, гремя оковами по каменному полу.

Когда-то, говорят, Афродита отбросила авлос из-за того, что при игре на нем уродливо раздуваются щеки. Но то Афродита, а Сократ сроду красавцем не был — авлос как раз для него! И раздувал он щеки, извлекая мелодию, так, что становился и впрямь похож на безобразного сатира Марсия или на Силена. Зато мелодия при всей захлебывающейся дерганности была дивно хороша!

— Не устаю тебе удивляться, Сократ! — воскликнул статный Платон. — То ты под старость лет начинаешь учиться играть на кифаре, то в последние дни выучиваешься игре на флейте…

Прервав пляску и отняв авлос от губ, Сократ ответил:

— Учиться никогда не поздно, Платон! Жажда познания не должна иссякать до последнего мгновения…

— А как твои поэтические опыты, учитель? спросил, утирая слезы, Аполлодор.

— Сколько раз тебя просил не называть меня учителем! — возмутился Сократ. — Я тебе друг, и, быть может, ты меня научил большему, чем я… А поэтическое баловство я оставляю Платону. Ну, брался я переложить на стихи басни Эзопа ничего не вышло! И зачем, скажите, басни мне сочинять? Вся моя жизнь — огромная басня!..

— А гимн Аполлону и Артемиде?.. — спросил Платон.

— И это не вышло!.. — почти радостно сообщил Сократ. — Зато родилась у меня мысль, которую с удовольствием поведаю тебе: «Поэт, если он хочет быть настоящим поэтом, должен творить мифы, а не рассуждения». Каково, а?!.

— Твой ум по-прежнему ясен! — улыбнулся через силу Критон, не сводя глаз с друга, будто без того не запомнил бы каждую грубоватую черту, издавна знакомую ему.

— А я сделал, наконец, выбор, Сократ, — сообщил смущенно Платон. — Никогда больше не стану вымучивать поэтических строк, лишь философия станет моим уделом. Ты одобряешь это?

Сократ хмыкнул неопределенно, почесал шишковатую плешь и сказал:

— Любой выбор чреват ошибкой. Когда-то один меняла спросил меня, следует ему жениться или нет. Я ему ответил: «Как бы ты ни поступил, все равно будешь раскаиваться…» Вот и я свой выбор сделал. И раскаиваться буду, а не отступлюсь!.. Так что давайте, друзья, об этом больше не вспоминать… Ты, Критон, вижу, принес вина — это очень сегодня кстати! Так давайте восславим Диониса и пустим мою единственную чашу по кругу. Я вам не о чаше цикуты, понятно, толкую, а о чаше доброго вина!..

— Сократ, спаси себя! — всхлипнул Аполлодор.

— А я этим только и занят! — ответил тот, наполняя чашу вином из принесенной Критоном малой амфоры. — И хватит проливать слезы. Если ты полагаешь, что я жил хорошо, то и завершение моей жизни должно быть хорошим… А ну, друзья, расстилайте гиматии свои, возляжем прямо здесь, на полу. Это будет славный симпосий! [30] Симпосий — званый пир с музыкой, играми, застольными беседами. На симпозий могли быть приглашены гетеры, но не матроны ( прим. верстальщика ).

Неразбавленное хиосское подействовало быстро. Угрюмый Никанор услыхал скоро песни, доносящиеся из темницы смертника. И с тревогой подумал: «Как бы не упились они, ведь, чего доброго, сорвется побег!..» А следом: «Глядишь, и к лучшему, если он не убежит: не надо будет и мне скрываться, а денежки уже заплачены… Жалко его, конечно, славный старик…»

Сократ ни в молодые, ни в зрелые годы к вину не был особо пристрастен, но если случалось бывать на пирах, то перепивал всех: у других уже языки заплетаются, глаза к носу сходятся, а он как ни в чем не бывало выстраивает свои словесные пирамиды, с усмешечкой докапывается до истины и потягивает вино, будто воду пьет.

Однако годы все-таки дали себя знать: давно за шестьдесят Сократу. Да и вино неразбавленное коварно…

Попировав с дорогими друзьями, отведя душу в веселой хитроумной беседе, уронил старый философ свою плешивую голову.

Друзья осторожно перенесли его на топчан, уложили, укрыли видавшим виды гиматием.

Критон горестно вздохнул, Аполлодор опять всхлипнул, Платон стиснул зубы до скрипа и крупные кулаки сжал так, что ногти в ладони вошли…