Игнатий Ростовцев - На краю света. Подписаренок

Мы с гиком и звоном подбегаем к бане. После некоторого колебания я открываю дверь и сразу же испуганно закрываю ее. В бане какой-то чужой человек с длинной седой бородой. На его лбу я разглядел широкий багровый рубец, который придавал ему какое-то суровое, страдальческое выражение.

— Кто это? — шепотом спросил меня Спирька.

— А я знаю? — так же шепотом ответил я.

— Пойдемте отсюда. Я боюсь его, — заныл Гринька.

Мы осторожно отошли от бани и стали издали наблюдать. Через некоторое время неизвестный вышел из бани. Он поглядел сначала на солнце, как бы желая поточнее определить время, а потом долго смотрел в сторону Шерегеша.

Мы тоже стали смотреть на Шерегеш, но ничего там не увидели, кроме легких перистых облаков, тянувшихся над его высокой вершиной.

Вдруг человек резко повернулся и, как нам показалось, направился в нашу сторону.

— Пойдемте домой, — снова заныл Гринька.

Мы не менее Гриньки боялись встречи с неизвестным стариком и побежали домой. Через две-три минуты, возбужденный и запыхавшийся, я врываюсь к себе во двор и нахожу бабушку около погреба. Она сидит на скамейке возле большой кадки, в которую только что спустила несколько докрасна накаленных в печи камней. Вода бурлит и клокочет. Так у нас вываривают кадки для засолки огурцов и греют воду в бане для мытья.

— Баба, бабонька! — кричу я, подбегая к ней. — У нас кто-то в бане поселился. Страшный такой, бородатый старик.

— Ну так что же, — спокойно говорит бабушка. — Бродяжка какой-нибудь обосновался. Поживет немного да и уйдет. Сегодня только вторник. А баню нам топить в субботу. Пусть себе живет.

— А кто он, этот бродяжка? — допытываюсь я у бабушки. — Что он у нас делает?

— Поселенец какой-нибудь или бобыль бесприютный, вроде нашего Ворошкова. Шел, шел своей дорогой да и остановился в нашей баньке немного отдохнуть.

Я знаю — если кто поселенец, то он убил кого-нибудь или ограбил. Его за это осудили на каторгу, а потом пригнали жить к нам в Кульчек. У нас если кого хотят сильно обругать, то обзывают его поселюгой, варнаком, бродягой, катом.

— Бабушка, — допытываюсь я, — а кого он убил?

— А кто его знает, — отвечает бабушка. — Может, никого и не убивал. Видать, из острога бежал. Да нет. Где ему, если старик. Отсидел, поди, свой строк и ходит теперь по белу свету, побирается христовым именем да смотрит, куда бы лучше преклонить свою голову.

— А он нас не зарежет? — не отстаю я от бабушки.

— Что ты, милок. Да за что же он нас с тобой резать-то будет? Теперь не те времена. Это раньше беглые каторжники людей резали, народ грабили. А теперь, слава богу, давно уж об этом не слышно.

— И у нас в Куличеке грабили?

— Да… бывало и у нас в Кульчеке.

Тут я вижу, что бабушка знает что-то интересное, и спешу воспользоваться подходящим случаем:

— Расскажи, бабушка, расскажи о разбойниках…

— А кадки кто за меня будет вываривать? Скоро ведь огурцы пойдут.

— Я тебе помогу, бабонька. Ты только рассказывай, а я буду вываривать.

— Ишь помощник какой нашелся. Не мужицкое это дело — кадки вываривать. Иди лучше играй. Потом как-нибудь расскажу. — Бабушка с трудом поднялась со скамейки. — Ох, ох, ох! — тяжело вздохнула она. — К дождю, что ли, меня сегодня ломает. Моченьки моей нет. Пойти подбросить в печку.

Она взяла лежавшую около кадки клюку и пустое ведро и поплелась в дом. Я ждал, ждал ее около кадушек и, не дождавшись, побежал к Спирьке и Гришке.

На этот раз мы пошли играть в Барсуков ключ. Барсуков ключ начинается под Шерегешем и впадает в нашу речку прямо посредине деревин. Весной Барсуков ключ шумит и бурлит, а летом почти совсем пересыхает. Берега его крутые, обрывистые, с узкими щелями, ямами и даже пещерами. Удобное место для игры в разбойников.

Сегодня атаманом был сначала я. Спирька был купцом, а Гришка ямщиком. Потом атаманом сделался Спирька, потом Гришка. Все по очереди были и разбойниками, и купцами, и ямщиками. Чтобы быть разбойником пострашнее, я вымазал себе лицо и руки красной глиной и нарисовал на лбу широкий рубец. Спирька и Гришка, разумеется, тоже раскрасились.

Возвращаясь с Барсукова ключа, мы неожиданно наткнулись на нашего бродяжку. Он переходил от дома к дому, останавливался под окнами и негромко, но достаточно внятно просил милостыньку.

И в каждом доме ему непременно что-нибудь подавали.

Мы издали следили за бродяжкой, стараясь рассмотреть его как следует. Его лоб до самых глаз был повязан ситцевым платком, благодаря чему багровый рубец не привлекал к себе внимания. В остальном бродяжка ничем не отличался от наших деревенских стариков. Он был в коротком поношенном шабуре. На опояске с левой стороны, как у всех наших мужиков, у него висел небольшой нож в деревянных, обтянутых кожей ножнах, а на плече большая холщовая сума.