Павел Шестаков - Самозванец

Но временно беда отведена, отведена настолько, что Григорий решается вернуться из бегов в Москву и даже попадает в Чудов к самому патриарху, который взял его к себе для «книжного дела». Уже говорилось, как стал он неосторожен под покровительством патриарха и как привело это к новому бегству…

Откуда же такая неосторожность и самоуверенность? Ведь мы имеем дело с человеком, ум которого неоднократно отмечали современники. Объяснить его самоуверенность можно только уверенностью в своей правоте, в своем праве.

Как же вызревала в юноше мысль о своем царском происхождении? Пришел ли он к ней самостоятельно или была она подсказана? Сама благосклонность судьбы, постоянная опека сильных мира сего заставляла, конечно, задумываться: а почему выделяют именно его? Однако были же у Юрия родители, воспоминания детства, дата рождения, наконец? Но от родных был он взят, отца лишился рано. Что касается возраста, то люди незнатные в те времена редко представляли точно день и год своего появления на свет. Сознательная память Юрия была прочно связана лишь с романовским домом. Следовательно, мысль о своем покрытом тайной происхождении могла возникнуть и в собственной голове. Реальнее, однако, предположить, что мальчик был к ней подведен. Но с какой целью — обмануть или открыть тайну? Неужели будущий царь — истинный царевич?

Что можно привести в пользу такой, казалось бы, давно отвергнутой гипотезы? Мать-царица и родственники Димитрия Нагие могли предвидеть угрозу и в сговоре с верными людьми подменить ребенка, скрыть его, спасти, как и утверждал впоследствии Лжедмитрий. Маловероятно? Жизнь знает и более невероятные коллизии. Тем более что отчет комиссии Шуйского явно и предвзято запрограммирован заранее и крайне противоречив. Да и можно ли верить Шуйскому, который в отчете утверждал, что Димитрий погиб в результате несчастного случая, а потом признавал его спасенным и жертвой Бориса! Чему же верить?..

Нет, однако, нужды задаваться парадоксальной целью защитить версию Лжедмитрия. Вопрос, имевший значение первостепенное в свое время, — настоящий ли царь овладел престолом? — ныне столь же неразрешим, сколь и утратил исторический смысл. Хочется заметить только, что часто мы охотно отдаем предпочтение версии победителей. Не будь Дмитрий свергнут и убит, продержись он на престоле десять — двадцать лет, а тем более оставь наследников-царей, мы бы имели огромное количество свидетельств в пользу чудесного спасения, и, несомненно, противоположные свидетельства были бы уничтожены или даже позабыты, канули в Лету. И наверняка смелым исследователем представлялся бы нам человек, вздумавший доказать самозванство Дмитрия!

Ход вещей пошел по-иному, и Карамзин, уверенно утверждая, что Дмитрий — авантюрист, прекрасно понимавший, что никакого отношения к потомству Грозного не имеет, смелости не проявлял.

«Несомнительные исторические и нравственные доказательства убеждают нас в истине, что мнимый Димитрий был самозванец».

Категоричность подобного утверждения вполне понятна. Тем более что сочинение, составившее эпоху в русской исторической науке и оказавшее влияние на всю нашу научно-художественную мысль, знаменитая «История Государства Российского», печаталось «по Высочайшему повелению» и не могло признать права случайного человека на царский престол. Но мысль Карамзина направлена прежде всего на решение простого вопроса — сын или не сын Грозного овладел престолом? Ответ — не сын. Что ж, согласимся. Однако считал ли сам «названный» Дмитрий себя авантюристом или законным наследником? Этот вопрос гораздо интереснее.

Почему? Какая, в сущности, разница?

Большая. Ибо существуют определенные психологические закономерности, определяющие поведение человека, его мировоззрение, взгляды, планы и поступки, которые заметно влияют на ход истории. Авантюрист, в осуждающем понимании этого слова, стремится к одному — эгоистично воспользоваться выгодами своего успеха, выгодами для себя, предприятие свое он предпринимает в целях чисто личных, корыстных. Иное дело человек, осознающий право на деятельность общественную, его намерения не могут замыкаться и рассматриваться в сугубо рваческих, как мы сказали бы сейчас, рамках.

Злостный прохиндей всегда вреден и опасен, человек, уверенный в собственном праве, может так же быть и вреден, и опасен, но не всегда. Следовательно, вопрос, кем считал себя Дмитрий, немаловажен. С чем шел он к трону? Что вело его? Ненасытность или программа? Не отдав отчета в этом, судить о смысле событий крайне затруднительно. Вот почему вопрос об отношении самозванца к самому себе, к своей деятельности был поднят давно и не из праздного любопытства.