Павел Шестаков: Всего четверть века

Память — странная штука… Я запомнил много незначительных подробностей этого вечера — как, например, выглядели гранёные копеечные рюмки, которые Олег бросал с балкона на скользкий, поблёскивавший в свете уличного фонаря каменный тротуар, — а вот год безошибочно назвать затрудняюсь. По-моему, год был пятьдесят пятый, точнее новогодняя ночь пятьдесят шестого. Короче, лет двадцать пять назад… [1] Повесть написана в начале 80-х годов (прим. ред.) Давненько, конечно, но и не так уж, всего четверть века. Четверть века… А ведь именно в эти годы жизнь и пробежала — у одних буквально, то есть успела завершиться.

Ну, а те, кто пока жив, сделали и пережили главное, иногда неповторимое, а иногда и непоправимое. Так что оставшееся на нашу долю вряд ли поразит кого неожиданностью.

А тогда мы только вступали в жизнь, стояли на пороге предназначенного, однако неведомого, хотя думали, что знаем немало, ибо были молоды той самоуверенной молодостью, когда кажется, что дорога в будущее обязательно приведёт туда, куда ты собрался. Если я не ошибаюсь и мне запомнилось преддверие именно пятьдесят шестого, выходит, что после войны прошло уже десять лет, в давно прошедшем остались хлебные карточки, воздушные тревоги, эвакуационные эшелоны, зарубцевались долго кровоточившие раны от похоронок, забылись нетопленные школьные классы, мы стали студентами, кое-чему подучились и даже отстояли право носить модные узкие брюки.

Широкие брюки остались привилегией Игоря. Ему она была положена, потому что Игорь готовил себя в адмиралы, и хотя сами адмиралы клёши не носят, известно, что, не попылив клёшами, в адмиралы не выплывешь. А будущее адмиральство Игоря сомнений не вызывало. Адмиралами были его отец и дед, в их жилах текла кровь не то Беллинсгаузена, не то Крузенштерна, и никто из нас в тот вечер не мог и представить, что Игорю предназначена совсем другая жизнь.

Впрочем, морской формой Игорь не тщеславился. Напротив, я хорошо помню, что на новогоднюю встречу он собирался надеть новый, как тогда ещё некоторые говорили, цивильный костюм. Мы зашли к нему по пути с Верой, чтобы вместе идти к Сергею, и застали Игоря у зеркала, что в общем-то случалось не часто. Он разглядывал новый костюм с сомнением, то ли пиджак казался узковат, то ли тянуло под мышкой.

— Надевать или нет? — спросил Игорь, не подозревая, что спрашивает, быть или не быть ему адмиралом.

Решающее слово сказала Вера.

— Терпеть не могу, если одежда сковывает.

Для неё это было характерно, она всегда предпочитала выражать своё мнение категорично: «терпеть не могу», «нечего и думать», «говорить не о чем!..»

Не знаю, убедила ли Вера Игоря или её слова сыграли роль последней капли, но вопрос был решён. Игорь пошёл переодеваться. Рискованно, конечно, утверждать, что, останься он в модных штанах, — был бы он адмиралом, но всё-таки… Всё-таки сантиметры решали…

Не ведая однако о том, что произойдёт через несколько часов, болтая о чепухе, что и запомниться не могла, мы вышли на улицу. Несколько дней подряд держалась слякоть, но к празднику, будто учтя пожелания жаждущих «настоящего» Нового года, начало подмораживать. С тёмного неба срывались радующие глаз снежинки и прятали, прикрывали коварный ледок на мостовой, на котором суждено было поскользнуться Игорю…

Насчёт Веры, как и с Игорем, у нас тоже было всё решено. Хотя училась она на факультете журналистики, мы знали, что газетная проза не для неё. Вера была поэтом и на этом поприще должна была прославиться. Стихи Веры девчонки переписывали, многие знали наизусть и активно обсуждали и осуждали в студенческой литгруппе, что, разумеется, содействовало её популярности. Но стихи не перескажешь, а наизусть я ни одного запомнить не удосужился, глуховат был к поэзии.

Ясен был у Веры и личный вопрос. Она выбрала Сергея, что, говоря откровенно, не все мы понимали. Нам казалось, что гораздо больше подошёл бы ей Игорь — умница, красавец, баскетболист и будущий адмирал. А Сергей… Но подробнее о Сергее потом, сейчас скажу только, что Сергей считался у нас обыкновенным и выделялся разве что простодушной добротой и житейской неумелостью. Хорошо помню, как познакомил меня с ним Олег. Было это в восьмом или девятом классе. Худющий Сергей в полосатой пижаме, делавшей его ещё более длинным, возник из глубины своей профессорской квартиры и обрадованно воскликнул: