Павел Шестаков - Всего четверть века

Нашлось в обширной Сергеевой квартире место и для ещё одной, толстой девушки. Девушка эта была дочкой какого-то большого в торговле человека. Говорю «какого-то» не потому, что забыл или хочу скрыть должность родителя. Я её и не знал никогда. В те годы большинство из нас было наивно не только сексуально, и к «нужным» людям относилось без интереса. Однако в воздухе уже витало нечто, и Лида уловила дух грядущего, иначе каким образом очутилась среди нас эта толстуха?

Она оказалась девушкой весёлой и добродушной. По стечению обстоятельств мне позже довелось побывать на её свадьбе вместе с Аргентинцем. Запомнилось: чудо-торт необычайной красоты в виде роскошного букета на проволочном каркасе и бунт жениха. Жених, очень не похожий на богатырскую невесту и даже представлявший полную её противоположность невероятной худобой, быстро выпил несколько рюмок и вдруг завопил непристойно:

— Не буду я жениться, не буду!

Наступило неловкое молчание.

Крупный, как и дочь, папа вздохнул в тишине и, преодолев некоторое сопротивление, вывел жениха в ванную комнату. Что он с ним там делал, как говорится, покрыто мраком неизвестности, но вернулся жених вполне укрощённым и вскоре начал послушно откликаться на призывы «горько!».

Успокоившиеся гости дружно принялись обсасывать проволочки с кремовыми розами.

Короче, розы были съедены, а бунт подавлен.

И что особенно любопытно — брак-то оказался удачным! Хотя папа и умер вскоре, а зять совсем в другой сфере трудится, бездоходной.

Ну вот, почти и всё. Был ещё Гений. Возможно, в самом деле гений, потому и пишу без кавычек. Он потом с ума сошёл, и установить, был ли он гением или мы его математические способности по дружбе переоценивали, теперь уже невозможно.

Да, всё-таки вспомнил всех. Получилось тринадцать: сам хозяин с Верой, я, Лида и Олег, юная мадам, толстуха, Гений, Люка, Аргентинец, Игорь и тот самый будущий членкор со своей девушкой, на которой собирался жениться, хотя Олег и считал, что её внешность «страшнее русско-японской войны». Точно — тринадцать. Потом Лида не могла простить себе такое упущение, но это ерунда, конечно…

Квартира, в которой мы собрались, принадлежала ещё до революции Сергееву деду, профессору-историку. В юности дед был монархистом, потом либеральным кадетом, а закончил марксизмом, проделав, в отличие от многих, с годами уступающих консерватизму, путь обратный, справа налево, хотя стародавние симпатии, по-моему, так до конца и не изжил. Помню, как старик обрадовался и прослезился, когда были введены в армии погоны, и долго объяснял нам, в чём новые знаки различия традиционно связаны с формой Преображенского и Семёновского полков.

Вообще пристрастие к фактуре, деталям быта делало его совсем непохожим на нынешних историков, которые не хуже гипнотизёра могут усыпить, толкуя социально-экономические процессы, однако понятия не имеют, чем, например, корсет отличался от корсажа или доломан от венгерки. Мы теперь привыкли мыслить обобщениями, обозревая эпохи свысока, а дед жил среди людей, о которых писал, и разговаривать с ним было всегда интересно. Никогда не забуду, как поразил он меня строчкой из письма Суворова дочери: «У нас всё были драки, сильнее, нежели вы дерётесь за волосы… в левой руке от пули дырочка». И сразу сошёл генералиссимус с орденов и плакатов, по которым мы, мальчишки, его в те годы знали… Жаль, что умер дед, когда мы были ещё подростками, и о вещах важных, взрослых от него не дослышали.

Как я уже сказал, Сергеев дед своевременно перешёл на марксистские позиции, причём в самом правильном их истолковании. Консервативный балласт ничуть ему не помешал и, думаю, даже оказался в некоторой степени полезным, помог избежать левацкого крена. Профессор успешно боролся с троцкистскими извращениями истории и сохранил необъятную свою квартиру, в которой Сергей живёт и поныне, понося теперь её обременительные габариты и неизбежные печальные свойства почтенного возраста.

Но это теперь, а тогда квартирой все были довольны, особенно мы. Старик приучил нас бывать в доме запросто, и родители Сергея эту традицию после смерти профессора не нарушили. В отличие от знаменитого деда родители были научными работниками кандидатского потолка, для которых азимутом в науке служили не концепции, а программа. Как в науке, так и в быту отличались они удивительной незаметностью. У меня даже сложилось впечатление, что с уходом старика квартира перешла не к ним, а к Сергею, что, учитывая тогдашние жилищные сложности, было для всех нас немаловажным. На обширной жилплощади Сергея решались многие наши личные проблемы. Было где…