Иосиф Кантор - Ной. Всемирный потоп

Эмзара и Хам застали Ноя молящимся.

Окончив молитву, Ной встал, отряхнул колени от пыли и спросил Хама, державшего в руках поднос с угощением, завернутым в чистый кусок полотна, отбеленный так, что он, казалось, светился в вечерней темноте:

– Крепко ли твое намерение, сын мой?

– Крепче не бывает, отец! – ответил Хам. Ответил хорошо, как должно отвечать о важном, не сразу ответил, а чуть помедлив, словно спрашивая себя еще раз.

– Тогда пошли, – сказал Ной, изгоняя из сердца всю печаль, а из головы все думы, ибо сватам положено быть веселыми и беззаботными, иначе не видать им удачи, как собственных затылков.

Сватовство, скоропалительное по сути и позднее по времени прихода сватов, оказалось удачным. Гишара, видимо извещенная Хамом через какого-нибудь посыльного, ждала их, одевшись в свои лучшие одежды, не новые, но опрятные. В ее небольшом доме царила такая чистота, что, войдя, Эмзара одобрительно хмыкнула. Ной, хорошо знал свою жену, отнес это хмыканье к числу высших похвал.

К принесенному угощению Гишара ничего не добавила, но сама отведала от всякого яства – и от сладких, пропитанных медом, лепешек, испеченных Эмзарой, и от смокв, и от груш, и от фиников, и от орехов. Но, тем не менее, Ной спросил ее, согласна ли она стать женой Хама. Гишара ответила, что согласна, тогда Ной попросил ее и Хама взяться за руки и благословил их, произнеся все положенные благословения, а затем их благословила Эмзара. Хам хотел прямо сейчас увести Гишару домой, но она воспротивилась, сказав, что ей надо собрать свои вещи, а это долго, и что жену полагается вводить в дом при свете дня, а не под покровом ночи, ибо недаром говорится, что жены ходят днем, а блудницы ночью. На это нечего было возразить, и решили, что завтра утром Хам возьмет Сима и они вместе придут за Гишарой. «Только ты, смотри, не передумай за ночь», – сказал Хам на прощанье Гишаре. «Раз согласилась, то никогда уже не передумаю», – ответила та.

Обратно шли молча, каждый думал о своем.

Ной смотрел вокруг и не узнавал хорошо знакомых мест, несмотря на то, что луна светила ярко и видно было хорошо и далеко. Очертания построек были знакомыми, и деревья росли на тех же самых местах, но ощущение было таким, что все вокруг – другое. Чужое, незнакомое, настораживающее… Когда-то Ной ходил, не оглядываясь по сторонам, выбирая из всех путей кратчайший. Теперь же приходилось часто оглядываться – не притаился ли сбоку грабитель, не крадется ли позади недобрый человек, а путь выбирать с таким расчетом, чтобы избегать глухих мест. Это делалось по привычке, потому что и в людных местах никому уже не было ни до кого никакого дела. Если грабили или даже убивали, окружающие не вмешивались. Не только потому, что сами были заняты чем-то неблаговидным, хотя про благовидные занятия, казалось, все давно позабыли, но и потому, что никто не хотел никому помогать бескорыстно.

Почти никто… В одном месте Хам громким криком прогнал двоих негодяев, напавших на человека, тащившего на спине большой, тяжелый, судя по виду мешок. Грабители бросились в одну сторону, а спасенный, тоже испугавшись окрика, бросил мешок и побежал в другую, видно, совесть его тоже была не очень-то чистой. Хам хотел посмотреть, что лежит в мешке, но Ной сказал: «Не надо»– и он передумал.

«Бедный мир, – думал Ной. – Несчастные люди… Неужели не чувствуют они, что настали последние дни? Неужели не боятся кары за грехи свои? Неужели им не хочется очистить душу свою раскаянием? Разве так может быть, чтобы душа не жаждала спасения?»

Мысли были одними и теми же, давними, притершимися друг к другу, словно камни на речном дне. Мысли были из тех, на которые не будет ответа, сколько не думай, потому что есть вещи, которые каждый должен решать сам для себя. Нельзя насильно напоить вола, если тот не хочет пить. Нельзя насильно привести человека к спасению, если он не хочет спастись.

– А я скажу так, – уже у ворот дома сказала Эмзара, словно прочитав мысли мужа. – Есть ягоды, годные в пищу, и есть ядовитые. По виду они одинаковы, но разница между ними огромна. Так же и с людьми. Разве можно сравнивать человека, который не творит зла по природе своей, и того, который не творит зла, потому что боится кары. У каждого свой страх, кто-то боится погубить душу, кто-то боится оказаться на плахе за убийство, но убить не боится. Господь милостив и не карает сразу, давая любому грешнику время одуматься. Поэтому и говорят недалекие, скудные умом: «Нет никакого Высшего суда – вот я сделал дурное и не был наказан, значит, сделаю еще». Другие смотрят на них и говорят: «Он делает так и не бывает наказан, я тоже сделаю так». Плох тот, чья добродетель опирается не на веру, а на страх!