Дэвид Мэдсен - Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению

Голос его был удивительно высоким и резким; он напоминал мне скрежет ржавой проволоки – раздражающий, дребезжащий, скрипучий. У него также была склонность к элизии.

– Я р'шил пр'вести остаток своей несчастной жизни во Франции. Клим'т там б'льше подходит моему орг'низму.

Его Высокопреосвященство, конечно, надеялся убедить старика принять заказ, но Леонардо и слышать не хотел об этом.

– Все дело во времени, Ваше В'сокопр'священство, – сказал он. – Голова моя з'нята другими проектами. Как В'шему В'сокопр'освяществу, без с'мнения, известно, я пр'жде всего ученый. Я – 'кспериментатор. Сейчас я работаю над новым в'риантом своей летательной м'шины – я пр'сто уверен, что она будет работать! Ч'ловек все-таки может уп'добиться птицам небесным! Надо только все т'чно рассч'тать…

– Но, маэстро, – проскулил кардинал, – а как же искусство? Как же оно? Ваша «Тайная вечеря» в столовой монастыря в Милане – это же неподражаемый шедевр!

– Ваше В'сокопр'освященство очень добры. Но моя летательная м'шина…

Военные машины, которые он тоже изобретал, Леонардо не обсуждал с таким же энтузиазмом. Что же касается его «опытов»… если откровенно, то я считал, что он, скорее всего, дьяволист. Какой неприятный, вонючий старик!

Позднее, когда мы сидели и лакомились biscottini, Леонард сказал мне немного лукаво:

– Ты должен пр'ти туда, где я сейчас живу, и пс'мотреть, что я делаю, Пеппе. Думаю, т'бе будет инт'ресно.

– Да?

– Пр'ходи сегодня вечером. Не откажи старику в такой маленькой пр'сьбе!

– Как пожелаете! – сказал я.

Он с хрустом откусил кусок печенья своими гнилыми пеньками и улыбнулся.

Там, где он жил, воняло еще сильнее, чем он сам, – лишь небу известно, как хозяйка сдаваемых комнат заставляла себя мириться с этим. Помещение было мрачным и в полном беспорядке: рукописи, книги, плошки и чаши со странными жидкостями, котел для кипячения, свечные огарки, очень необычные инструменты, вид которых позволял предположить, что они не созданы ни для чего хорошего, горшочки с измельченным пигментом, письменные принадлежности, невынесенный ночной горшок, все еще полный экскрементов, и тому подобное. Как он только может жить среди такого бардака? Здесь как в стигийской конюшне. И всюду, просто всюду беспорядочно разбросаны рисунки – десятки и десятки рисунков.

– Не хочешь ли п'дкрепиться, Пеппе? – сказал он.

– Нет, спасибо!

– Но я н'стаиваю!

Он выкопал из-под хлама два небольших бокала из дымчатого стекла и налил в них прозрачной, цвета гуммигута, жидкости из керамической аптечной банки, стоявшей на полу рядом с его засаленным матрасом.

– Что это? – спросил я.

– Попробуй и скажи, понравилось или нет?

– Хорошо, но все-таки что это?

– Я научился это приг'товлять, к'гда п'тешествовал. Это очень п'пулярно в Аравии, как я слыш'л. Выпей, Пеппе!

Он протянул мне один из бокалов. Я понюхал, затем осторожно хлебнул. Действительно, было довольно приятно – похоже на ликер, приготовленный из какого-нибудь нежного плода – ну, скажем – земляники.

– Правда, х'рошо?

– Неплохо, – сказал я. – Из чего именно это сделано?

– Ага! Н'зовем это моей маленькой тайной.

– Как вам угодно, – сказал я, пожимая плечами, – Мне неважно, как вы это назовете. Вообще-то я думал, что сынам Пророка запрещены опьяняющие напитки – разве их Писание их не запрещает?

Старик неприятно улыбнулся.

– Библия запрещает пр'любодеяние, – сказал он, – а люди все равно его творят.

Вдруг неожиданно он сунул костлявую руку в котел и двумя пальцами выудил что-то оттуда. Оно было круглое, как шарик.

– Что это? – спросил я, заинтригованный.

– Ч'ловеческий глаз.

– Что?!

– Ч'ловеческий глаз. Я взял его у одного… 'кземп-ляра… который мне случайно попался. Кипячение необходимо, если хочешь 'сследовать его внутренность. Вот, смотри… вот так…

Он взял тонкий, очень острый на вид нож и, положив глаз на ладонь левой руки, четко и аккуратно разрезал его, обнажив затвердевшую внутриглазную жидкость.

– Смотри! – прошипел он. На его морщинистом лице рептилии было выражение полной погруженности в свои мысли. – Видишь прожилки нервов, пигментированный слой радужной оболочки… да, вот! Этот пустячный, р'змером с орех кусок человеческой плоти – ничто! – однако он творит чудеса, он абсолютная тайна. Вот я его держу в руке, но не знаю, как он работает. Я словно ребенок, глядящий на сложную мат'матическую форм'лу, – передо мной все необходимые данные для р'шения, а решить я не могу.