Френк Слотер - Чудо пылающего креста

— Я этому не верю! — воскликнула Елена. — Фауста сочинила небылицу, чтобы люди не узнали правды — что она его напоила и пыталась соблазнить.

— Крисп признался.

— Кто же тогда замешан еще?

— Он не сказал.

— Ну вот, неужели ты не понимаешь? — ликующе вскричала она, — Он ее покрывает!

Та же мысль приходила в голову и Константину, но логика уже опровергла ее. Свирепо, как львица, оберегающая свое там, где дело касалось будущего ее сыновей, Фауста никогда бы не стала содействовать Криспу в овладении им руководством империей, зная, что ее сыновья будут, возможно, полностью отстранены от престолонаследия — как это случилось с детьми императрицы Феодоры и отца самого Константина после его восхождения на пост единовластного августа.

— Даций и квестор Рубелий изучили это дело, мама, — объяснил он. — Даже Даций согласился, что приговор был мягким — ведь дело касалось государственной измены.

— Разве это измена, когда молодой человек потеряет голову из-за бессовестной женщины, которая старше его по возрасту?

— Я же сказал тебе, что это дело не имело никакого отношения к изгнанию Криспа, — повторил Константин. — Он был пьян и, наверное, не мог устоять…

— Значит, ты допускаешь, что она соблазняла его?

— Скажем так: я за это его не наказывал. Поверь мне, мама, я позволил ему отделаться самым легким наказанием. Во время Виценналии я хотел поставить его августом над префектурами Галлии и Италии. Теперь я должен и дальше нести это бремя сам.

Фауста восприняла новость об изгнании Криспа с гораздо большим возмущением, когда Константин пришел к ней, чтобы сообщить ей об этом. Она только что вышла из ванной, тепло которой — поскольку августа любила часами лежать в горячей воде — все еще чувствовалось в помещении. Видя ее такой, разомлевшей, Константин еще менее, чем всегда, был склонен винить Криспа в его одержимости ею: раскрасневшаяся от ванной, она казалась все такой же соблазнительной, как и в тот день, когда он впервые увидел ее в Риме более двадцати лет назад.

— Ты казнил моего отца за меньшее преступление, — бушевала она, — А того, кто пытался изнасиловать твою жену, ты отпустил на волю. Это так ты меня уважаешь — меня и своих детей?

— Крисп подвергся суровому наказанию.

— Ссылку на несколько месяцев во дворец на Адриатическом море — это ты называешь суровым наказанием? Что подумают люди о правителе, который уважает честь своей жены не больше, чем…

— Тебе самой бы следовало больше уважать свою честь, когда ты задумала вскружить Криспу голову. И когда завлекла его сюда, чтобы доказать свою власть над ним, а потом, увидев, что развязала силу, с которой не совладать, вынуждена была звать на помощь.

Удар попал в точку, подтвердив, что Константин правильно думал о разыгравшейся в ту ночь сцене, когда он вошел в эту самую комнату и застал Фаусту почти обнаженной, а сына якобы в компрометирующем положении.

Зная Фаусту, он не предполагал, что ее может охватить чувство вины, и удивился, заметив в ее глазах страх. Какое-то мгновение она даже неуверенно держалась на ногах, словно он ударил ее, и Фаусте пришлось упереться рукой о туалетный столик, чтобы не упасть. Но это быстро прошло, и она снова овладела собой.

— Ты что же, обвиняешь мать своих детей в том, что она распутница? — набросилась она на него.

— Не в том, что распутница. — Даже зная, на какие ухищрения она пускалась, чтобы доказать свою власть над молодым человеком, он не мог не восхищаться ее огненной красотой, взбаламученной теперь гневом и возмущением, — Я не думаю, что ты была мне неверна: ведь ты же знаешь, что я убил бы тебя за это. Но я не могу простить тебя за то, что ты пошла на поводу у своей гордыни и погубила Криспа.

— Погубила? Да твоя мать уговорит тебя, и через несколько месяцев ты простишь его и вернешь из изгнания.

— Я хочу сказать, что ты разрушила его ближайшее будущее.

— Значит, ты не намерен поставить его потом августом над Галлией и Италией?

— Откуда ты это узнала? — Если б он так не встревожился, обнаружив, что тайна, которой он поделился только с Дацием, известна теперь и другим, он мог бы насторожиться, завидев в ее глазах какой-то затравленный взгляд.

— Об этом уже давно судачит весь Рим, — сказала она, пожимая плечами.

— О плане моем знал только Даций. Я поведал ему о нем накануне перед тем, как все это случилось.

— Тогда, наверное, ты говорил во сне, — мигом высказала она предположение, — Ну да, теперь вспоминаю: ты и правда сказал это во сне.