Френк Слотер - Чудо пылающего креста

— Бьюсь об заклад, что именно Галерий убедил императора отправить тебя в Галлию, — не унимался Марий, — Он знает, что нет ничего сложнее, чем вести военные действия в таких неспокойных водах, как пролив между Галлией и Британией. И если экспедиция против Караузия истощит силы рейнских гарнизонов, франки наверняка снова нанесут удар в южном направлении.

— Значит, Констанций, тебя посылают в Галлию и Британию не только по причинам военного характера? — встревожилась Елена.

— Говорил я тебе, что нет никакого смысла обманывать ее или мальчика. — Марий повернулся и сказал, обращаясь прямо к Константину: — Вот почему на тебе лежит такая ответственная задача, Флавий.

Константин — лишь близкие члены семьи звали его Флавием — выглядел озадаченным.

— Дядя Марий говорит тебе по-своему прямо и без околичностей, — стал объяснять отец, — что ты завтра едешь с ним вместе в Никомедию, где начнешь свое обучение военному делу.

Эта новость ошарашила мальчика, ибо даже в самых что ни на есть розовых мечтах он не видел себя в Никомедии — может, только несколькими годами старше.

— И что каждому захочется найти в тебе изъян, потому что когда-нибудь твой отец станет августом, — добавил Марий.

— А он там будет в безопасности? — тревожно спросила Елена.

— Диоклетиан обещал мне, что права моего сына будут защищены, — успокоил ее Констанций. — Я настоял на этом, прежде чем согласился на его обучение в Никомедии. Естественно, к нему будут относиться не более благосклонно, чем к другим учащимся там молодым людям.

Глубоко за полночь Константин проснулся. Перед тем ему не сразу удалось заснуть — взволновало известие, что он скоро станет учиться военному делу и начнет восхождение на вершину власти, которое, как он втайне надеялся, принесет ему пурпурную мантию цезаря или даже августа.

За тот час или дольше, пока он лежал без сна, Константин пришел к ряду решений. Во-первых, он должен стараться учиться изо всех сил, чтобы его наделили полномочиями трибуна и назначили на должность командира. Затем он должен заслужить уважение императора Диоклетиана, ибо каждому было известно, что, когда престарелый правитель сложит с себя свой сан, тот, кто был цезарем, станет августом и в свою очередь назначит себе в замену другого цезаря. Отрезвленный этими думами и серьезностью возложенной на него ответственности, он наконец погрузился в сон и даже не проснулся, когда в ту же комнату — ведь вилла была не очень велика — вошел дядя Марий, чтобы лечь в приготовленную для него постель.

Наверное, его разбудил дядин храп, и, чувствуя жажду, он встал с постели и пошел босиком по саду на кухню, где прислуга всегда держала глиняный кувшин с водой, наполняемый из близлежащего колодца. Дом стоял погруженный во тьму, хотя встающая луна слабо освещала сад, вокруг которого он был построен в форме прямоугольника с одной открытой стороной. Умудренный долгим опытом, Константин без труда отыскал дорогу на кухню и приложился к кувшину, даже не зажигая другой свечки от той, что обычно всю ночь горела в триклиниуме — утром от ее пламени разжигали печи.

Утолив жажду, он возвращался в спальню через атриум, большую комнату в передней части дома, когда приглушенный звук голосов заставил его остановиться; Он узнал их — разговаривали отец с матерью — и уже сворачивал, чтобы незаметно пробраться к себе в комнату тем же путем, что привел его на кухню, как вдруг отец заговорил громче, так, что Константин смог разобрать слова.

— Голубушка, я все еще могу отказаться, — говорил Констанций Елене. — Диоклетиан сам написал постановление о разводе, но я настоял на том, что мне нужно до принятия окончательного решения побывать с этим постановлением у тебя.

— Когда состоится твоя свадьба с Феодорой?

— Когда я приеду в Медиолан. Там Максимиан со своим двором.

Константину эти имена кое о чем говорили. Феодора, падчерица императора Максимиана, по слухам, обладала незаурядной красотой, но тем не менее была все еще незамужней, и, следовательно, то, что подслушал Константин, могло означать только одно: отец разводится с Еленой, чтобы теперь, когда он является цезарем и «сыном августа», расчистить путь к браку более выгодному для карьеры, сулящей ему в будущем титул августа. Потрясенный словами отца, Константин почувствовал, как его захлестывают волны гнева и боли — гнева оттого, что Констанций мог просто даже подумать о разводе с его матерью по каким-то политическим соображениям, и боли оттого, что человеком, которого он боготворил больше всех других, оказывается, руководят те же самые побуждения, что и большинством людей.