Гаджимурад Гасанов - Зайнаб

— А мои уроки, моя школа? — попыталась возразить девочка.

— Твой отец десять лет ходил в школу, что, он стал большим начальником? Его начальниками стали строительный молоток и мастерок! Ха-ха-ха! Каков начальник, а? — кашляя и плеваясь, засмеялась ей в лицо. И ты со своей школу гору, что напротив, не перевернете. Все, хватить, надоели мне твои капризы! Я сказала, и точка! Распустила язык. Как старая бабушка! Закрой свою пасть и слушай! Когда проснется мой сын Али, его оденешь, соберешь постель, сложишь на свое место. Потрусишь паласы, пол в комнатах, в коридоре покрасишь речной черной краской, так, чтобы внутри все блестело и сияло. На ковре завяжешь тринадцать рядов узлов. В кладовой все кукурузные початки почистишь от листьев… Все наказы я тебе дала? А, чего молчишь? Не вздумай увернуться… Да, сегодня в селении решили, коров не выгонять в общее стадо. Их выгонишь за дом, пастись. Коровник почистишь от коровьих лепешек… Кур сейчас я сама накормлю, а вечером их накормишь… — вышла водвор. — «Ципа, ципа, ципа!» — позвала кур, бросила им две горсти зерна, посчитала, с овчарни выгнала овец, взяла посох и выгнала их за порог двора. — Эй, ты, девочка? — крикнула, что есть мочи.

Мериям не отозвалась. Она еще громче позвала Мериям. Мериям, открыла окно и тихо отозвалась.

— Чтобы ты оглохла! Почему не отзываешься? Накормишь этого своего дьявола! — зло взглянула на собаку, которая на нее зарычала. — Сваришь похлебку, обойная мука в кладовке. Сына моего голодным не оставляй. Молоко и простоквашу, что оставила в коридоре на столе, дашь ему. Если молоко или простоквашу выпьешь сама, убью, сын мне все расскажет!.. — повернулась и погнала барашек в сельское стадо.

Столько наказов было дано мачехой падчерице на больную голову, что та растерялась, не зная, с чего начать и чем закончить. Она, сидя на лестнице, навзрыд заплакала. Но что бы там не было, наказы надо было выполнить, иначе она не знала, что с ней будет, когда мачеха пригонит сельских овец с пастбища.

Она выгнала коров за дом на поляну, вычистила коровник, собаке приготовила похлебку, накормила, пол дома покрасила черной речной краской, потрусила паласы. Время было далеко за полдень.

Мериям решила пообедать вместе с братом. В простоквашу накрошила хлеба и поставила перед сводным братом Али, а молока решила попить сама.

Но не тут-то было. Когда Али увидел, что молоко пьет сестра, обиделся, бросил ложку, надулся и отвернулся:

— Что, крапива, забыла наказ матери? И молоко мое… Не хочу я есть твою кислую простоквашу! — рукой оттолкнул миску подальше от себя. — На, и это себе скушай!

— Мама, как твоя, так и моя мама, мой милый брат. Не обижайся, со вчерашнего дня у меня во рту крошки хлеба нет… Неужели ради своей сестры тебе жалко стакан молока, тем более у меня голова, все тело болит…

Мальчик все злился и отворачивался.

— Не хочешь, не надо, на забирай, жри, подавись, жадина!

Когда перед собой увидел миску с молоком, вдруг глаз Али заблестели каким-то пламенем, поднял миску, выпил содержимое до дна. Мстительно заглянул в глаза сестры, со скатерти поднял ложку и стал впихивать в рот хлеб с простоквашей. Вдруг он взглянул на сестру, что-то вспомнил, перестал жевать.

— Нет, мама не твоя, а моя мама. Мой папа твою маму выгнал из дома.

— Кто тебе сказал такую чушь? — слова сводного брата кинжалом вонзились в ее сердце, на глазах показались слезы.

— Моя мама!

— Мой папа, когда вернется с заработков, из дома выгонит и твою маму.

— За что? — зеленые головки соплей, свисающих с верхней губы, вытер тыльной стороной руки.

— За то, что она два раза сбрасывала меня с лестницы.

— А ты разбила масловыбивалку.

— Это не я, она сама разбилась… Она разбилась, — вдруг ее осенила какая-то мысль, — за то, что мама ее непрочно привязала к веревке, свисающей с потолка.

— После тех тумаков, которые вчера от мамы получила, следующий раз будешь осторожней.

— Это, присмекающийся, — скрипнула зубами, — уже не твоего ума дело! Пока от меня еще не получил по затылку, сядь и замри!

— А я все расскажу моей маме.

— Я в этом не сомневаюсь! — сжалась девочка, — ты всегда был ябедой. А впрочем, я тебя и твоей матери не боюсь, — пока Али продолжал есть, отодвинула его миску, убрала скатерть и еще раз с метелкой прошлась по комнате.

Хотя со вчерашнего утра у нее во рту не было макового куска хлеба, и сейчас Мериям сколько не старалась, через ее горло не прошло ни куска хлеба. Сильно болела голова, ныло тело, болела нога. Свой кусок хлеб она накрошила в айран и дала Тарзану. Немножко поиграла с ним, его погладила, почистила. С трудом, ползком, поднялась по лестнице. Надо было что-то делать, чтобы забыть про боль в теле, сердце. Она села за ковровый станок…