Гаджимурад Гасанов - Зайнаб

«Где ты, куда ты затерялась, прекрасная женщина с изувеченным лицом? Отзовись! Я ищу тебя по всему свету! Умоляю тебя, отзовись! Где ты?»

1995 г.

Осень, конец ноября. То время, когда человеческий организм еще тоскует по теплу угасшего лета, и всеми фибрами души чувствуешь, осязаешь холод наступающей зимы. С юга над селением нависали высокие горы, с запада на восток подковой переходящие в несколько рядов высоких холмов, соединяющих друг с другом какой-то невидимой цепью. Солнцем освещаемая сторона холмов с востока на север обросла густыми кустами орешника, кизила, низкорослого дуба, постепенно к западу и югу переходящие в густые заросли смешанного леса, где преимущественно росли граб, бук, липа, ясень, белоствольные благородные ивы. С западной стороны, из-за грузной белой шапки Джуфдага, вдруг выглянула луна. Ее холодные, мерцающие серебром лучи вдруг выхватили в селении и заиграли на стеклах окон и крытых оцинкованным жестом кровлях домов. Со двора одноэтажного дома, стоящего чуть поодаль от селения, с северной стороны, раздался надрывающий собачий вой, переходящий на горестное завывание. Ишрабика долго не могла усыпить сынишку. Наконец, посасывая свой большой палец, уснул. На постель, скорчившись, час назад прикорнула и сама. Только успела сомкнуть глаза и на тебе — опять во дворе завыла эта злосчастная собака! Она головой накрылась одеялом, но собака не перестала выть, а перешла на скулеж. Не вытерпела, встала в постели, села, обе клешни злобно запустила в давно немытые сальные волосы на голове, зачесала, осыпая руганью собаку, ее ненавистного хозяина. Брюзжа слюной, через голову натянула на себя мешковатое платье, встала и вышла в коридор, включила свет.

— Чтобы ты издохла, дьявол! Чтобы дом твоего хозяина сгорел! Чтобы его отец и дед в гробу перевернулись! Что за напасть эта собака! Ни дня, ни ночи от тебя покоя! Чтобы Аллах с небес ниспослал на тебя свою божью кару!

В дальнем углу коридора, завернувшись в тавлинскую шубу, лежала ее падчерица Мериям. Она стонала. Завидев мачеху, она за узкой детской локотью запрятала заплаканные глаза, осунувшее лицо. Оно пылало огнем.

— Смотри, смотри на эту змею ползучую! Какая же ты притворщица, тварь! Чтобы конец твой стал черным! — с ненавистью плюнула на нее, пнула ногой, отвернулась и направилась к лестнице, спускающейся в хлев. — О Аллах, когда же Ты избавишь меня от присутствия этой черной змеи? Хоть бы сдохла эта маленькая сучка!

— Ой, моя спина… — взахлеб заплакала Мериям. — Кто же маленькую девочку пинает в спину?.. Чтобы отсохла твоя нога, мачеха… — из глаз ручьями хлынули слезы. — Это ты и ползучая змея, и гиена, и бестия!.. Это ты сдохнешь, — не переставая плакала девочка, — Аллах знает, кого из нас наказать!

Услышав, как заплакала, запричитала Мериям, во дворе собака на привязи заскулила, горестно завыла, встала на дыбы, пытаясь освободиться от цепи, на которой сидит.

Мачеха в хлеву свою злость вымещала на корове, которая не давала молоко. Зло хлопнула дверью в коровнике, с парным молоком в ведре тяжело поднялась по лестнице.

Проходя мимо падчерицы, злобно взглянула зелеными глазами и резко зыкнула:

— Что ты, бестия, мерзнешь здесь? Чтобы мне досадить? Встань, крапива жгучая, иди в комнату! — фосфором сверкали ее зеленые глаза. — Все делаешь, чтобы мне было больно? Чтоб молния сразила тебя.

— Прежде молния сразит тебя и твоего гадкого сына… Не пойду… В той комнате, в тепле и в пуховой постели наслаждайся сама с сынишкой.

— Что, змея подколодная, до тебя не дошло? Сделать так, чтобы до тебя дошло? — размахнулась, чтобы ударить. — Пока я еще раз не сбросила тебя с лестницы, делай то, что тебе говорят! — он от злобной волны, накатившей на нее, крикнула так, что девочка вздрогнула и чуть не свалилась с ног.

От этого крика собака во дворе, Мериам назвала ее Тарзаном, подняла такой вой, такой визг, он, порываясь помочь Мериам, так прыгал на цепи, создавалось впечатление, она вот-вот оборвется, ворвется в дом и растерзаем мучительницу Мериам.

— Тарзан, мой любимый Тарзан! Как мне жаль тебя! — простонала она.

Тарзан заскулил, завилял хвостом, заглядывая в окна, чтобы увидеть Мериам, гремя цепью нервно задвигался по двору. То заходил в свою конуру, то выходил, жалобно скулил, звал Мериам, подпрыгивал вверх, чтобы заглянуть в окно, точно понимал, что с ней что-то случилось.

— Говоришь, не войдешь? — выходила из себя мачеха.