Виктор Ахинько - Нестор Махно

Он приметил ее еще в семнадцатом, на митинге: блестящие, таинственные глаза, дикция, пышная грудь — всё высший аллюр! Говорили, что дочь капитана, кого-то хлопнула, сидела в Петропавловской крепости, через Сибирь бежала в Японию, Америку, в Париж, где закончила офицерские курсы, потом заправляла матросней в Петрограде. Легенда! Сеня видел, как она разъезжала верхом на жеребце по Александровску, создавала «черную гвардию». По слухам, Маруся застрелила красного военкома, который обижал солдат в Елисаветграде. Ее судили, оправдали не без помощи Махно. Укатила в Воронеж. Там тоже бедокурила с мореманами. Опять судили, вроде в Москве. И след затерялся… Глянь — вынырнула, клятая баба. Ее даже Нестор Иванович побаивается.

Выступали все желающие: беспартийные, анархисты, большевики, эсеры. Но напали только на Карпенко, комиссара полка:

— Кто избирал правительство Украины? Из Москвы привезли!

— Зачем вас присьшают сюда? Шпионить!

Комиссар, как мог, отбивался. Особенно поразили Миргородского слова анархиста Черняка:

— Мы знаем, что и многие большевики честно сражаются и гибнут во имя революции. Но уверены, что эти люди не отдавали бы свои жизни, если бы знали, что известная кучка людей захватит в свои руки власть и будет угнетать целый народ.

«Ну это уж слишком, — махнул рукой Сеня, усмехаясь. — Куда там, могучая кучка! Сметём!»

Поднялся Махно. Казалось бы, он попытается примирить повстанцев с комиссарами. Ведь воюют-то вместе и оружие нужно. Ничуть не бывало.

— Если товарищи большевики идут из Великороссии на Украину помочь нам в тяжкой борьбе с контрреволюцией, мы должны сказать им: «Добро пожаловать, дорогие братья!» Но если они идут сюда с целью монополизировать Украину, мы скажем им: «Руки прочь!» Мы сами сумеем поднять на высоту освобождение трудового крестьянства, сами сумеем устроить новую жизнь, где не будет панов, рабов.

Чтоб такое говорить, нужно было чувствовать за собой большую силу.

Потом Миргородский сообщил о военной добыче.

— Куда ее девать? — спросил Батько. — Давайте так. Тут делегат из погорелых Дибривок, другие просили о помощи. Вот им-то и отдадим шесть вагонов муки. Остальные отправим голодающим братьям севера. В благодарность за оружие — раз. Чтобы о нас узнали, не считали бандитами — два.

В Россию полетела телеграмма:

«Гуляйпольское революционное крестьянство, а также крестьянство всех прилегающих областей, командный состав и повстанческие отряды имени Махно, Гуляйпольский Совдеп… постановили имеющиеся у нас девяносто вагонов муки, добытой в бою с добровольческими бандами, поднести в подарок московским, петроградским революционным крестьянам и рабочим. Просим оповестить население».

— Миргородский, набери команду и с вагонами дуйте в Москву, — приказал Батько. — Отвечаешь головой! Это политический факт.

— Исполним в лучшем виде. Но есть просьба, Нестор Иванович.

— Какая?

— Бабушка умерла в Александровске. Душа разрывается, требует похоронить.

Махно насупился. Тысячи гибнут в боях, столицы пухнут от голода. А у него бабушка…

— Ох, брешешь, Сенька! По глазам вижу. Дамочку завел? Проверить? Послать Леву Зиньковского?

Миргородский замер.

— Ладно, ветеран. Отправят без тебя до Александровска. Но если отстанешь, повторяю — башка с плеч!

— Туда ей и дорога, — облегченно вздохнул Семен.

Было уже темно, и он пошел в кинематограф. А там оказался вечер, посвященный Тарасу Шевченко. В зал — не протиснуться. Хор пел «Рэвэ та стогнэ Днипр шырокый». Слушали почему-то стоя. Потом рассказывали о мытарствах поэта, читали его стихи. Сеня позаглядывал и с удивлением заметил, что все вокруг плачут. Слезы блестели на глазах даже Федора Щуся и Пети Лютого. «Чего они расквасились? Ай-я-яй», — подумал Миргородский и отправился домой, чтобы хорошенько выспаться и встать пораньше…

Уездный Александровск, притихший в излучине Днепра, — малый городишко, может, чуть больше Гуляй-Поля. Такой же православный храм в центре. Недалеко от него, правда, возвышается тюрьма с причудливым каменным орнаментом, а по улице слева — купол трехэтажной земской управы.

— Где заседает съезд? — спросил Семен прохожего.

— Какой?

— Уездный же, крестьянский.

— А-а, слышал. Землю делят. Но где — хер его…

Никто не мог подсказать. Собрания, митинги были обычным делом. Их проводили петлюровцы, недавно выбитые отсюда, эсеры, коммунисты. Миргородский направился к бывшей земской управе и еще на подходе, увидев скопление подвод, обрадовался, что угадал. Но у входа его остановили мужики с красными повязками. Он уже был готов к этому.