Виктор Ахинько - Нестор Махно

Обычно под вечер, когда утихала пальба, Махно с Куриленко ездили по селу или станице, где таборилась армия, беседовали с повстанцами, давали распоряжения, при случае и шутили. Все знали, что Батько ранен, и хотели видеть его. А он вот, пожалуйста, рядом, и мать Галина с ним, ухаживает.

Она чувствовала теплое отношение воинов, а это хоть маленько согревало, как сентябрьское солнце, что посылало из-за багровой тучи последние яркие, прямо ангельские лучи.

— Глянь же, Нестор, какая красота! — воскликнула Галина.

Муж покачал головой, то ли любуясь зарей, то ли удивляясь, что жену волнует сейчас такая чепуха. Впереди, по пыльной улице, гнали пленных, видимо, на расстрел. Когда поравнялись с ними, Махно велел кучеру остановиться.

— Кто они? — спросил у старшого.

— Та цэ ж продотрядивци, Батько. Звери! Шкуру здырали з козакив.

Среди арестантов выделялся высоколобый, светлолицый паренек в разорванной сорочке.

— Подойди! — указал пальцем на него Махно. — Ты чей?

— Шолохов я, Михаил.

— Зверствовал?

— Не-ет, учетчик, — паренек ожегся о взгляд Батьки, потупился.

— Отпустим его, глупыша, — сказал Нестор Иванович. — Хай подрастет и осознает, что творит. А нет — успеем, в другой раз повесим. И только!

– Я этого… не забуду! — то ли злобно, то ли облегченно вскрикнул Михаил и не двинулся с места.

— Тикай, дура! — подтолкнул его старшой караула, и Шолохов побежал прочь.

Галина смотрела ему вслед со странным чувством. Сегодня комиссия антимахновских дел допрашивала этих продотрядовцев. Они вели себя вызывающе, требовали немедленно помочь голодающим рабочим севера и ни о какой пощаде не просили. Глядя на хлопчика тогда, Галина еще подумала: «Жалко сопляка. Дурнэ ж, як тэля, и мамка ждэ його». А вот чтобы отпустить… С какой стати? Они грабят селян, детишек оставляют без куска хлеба. Нестор же, видишь, пожалел волчонка. Сотнями вызволяет пленных. Непредсказуем!

Между тем поднять верхнедонских казаков против комиссаров не удалось, и войско повернуло обратно. Из разговоров мужа с Василием, из своих наблюдений Галина сделала печальный вывод: свобода людям, ох, не по зубам. Они устали, растеряны. Кому верить? На что надеяться?

Не было единства и среди анархистов. Барон по-прежнему настаивал на своем: нужна республика свободы! Хоть в Крыму! Командиры ехидно усмехались: «Там же сидит один несогласный — барон тоже!» И Галина все чаще замечала, как нервничает Нестор, встречаясь с Канторовичем. Сам вид его — эта неизменная тросточка, скрещенные на груди руки, несуразная кепка — всё подчеркивало отличие мэтра от крестьянской массы. Кроме того, хоть Махно и говорил не раз о помощи, которую ждет от теоретиков, на самом же деле не нуждался ни в каких оракулах.

А тут еще без вести пропали Яков Суховольский, литератор, и начальник типографии Иосиф Гутман. Кому мешали эти светлые трудяги? Чекистам? Или своим негодяям? Канторович не на шутку испугался и решил не искушать судьбу.

— Лучше сгнить в советской тюрьме, чем прозябать среди таких анархистов! — заявил он и ночью бежал с теоретиками в Харьков. Там состоялась третья конференция «Набата», которая признала, что Махно перестал быть анархистом и личные капризы вздымает выше общих целей.

Узнав об этом, Батько лишь усмехнулся, а Василий Куриленко махнул рукой:

— Туда им и дорога, болтунам!

Виктор Билаш давно подумывал о союзе с Красной Армией, но только теперь заговорил об этом. Куриленко насторожился: комиссары живо припомнят ему предательство. Не проронил ни слова и Семен Каретник. Управляя армией, он видел, что другого выхода нет. Но кто же лично рубил и стрелял красных офицеров, чекистов?

— Покумекаем, — сказал Махно.

Решали вчетвером, да еще рядом сидела Галина. Заложив большие пальцы рук за ремни портупей, Билаш продолжал:

— Врангель сегодня взял Волноваху. Прёт сюда. Размышлять некогда.

— Потеряем… пол-армии, — проронил наконец Каретник.

— О чем ты? — насторожился Батько.

— Фомин с дончаками уже откололся (Прим. ред. — К этому отряду пробьется потом Григорий Мелехов из «Тихого Дона».). Не верю я и старому националисту Матяжу. Он хоть и против Петлюры, а комиссарам никогда не поверит на слово, уведет свою тысячу штыков, — от такого многословия тонкий, кривоватый нос Семена покраснел. — Есть у нас и уголовники, бежавшие от кары чека. Например, Степан Бондаренко. Тоже удерет и полк сманит…

— Брось паниковать! — перебил Махно. — Я Степана знаю давно, еще с днепровских порогов. На Царской скале сидели.