Виктор Ахинько - Нестор Махно

— На склады? — спросил Петр возницу. Тот хитровато сжал запыленные губы. — Та ты не бойся, дядько. Мы не контрразведка. Я корреспондент, а ось цэ рэдактор.

— Ну-у! — с усилием и сомнением выдохнул мужик.

— Что ты мукаешь, як бугай? — засмеялся Могила. — Имя есть?

— Дид Муха.

— Значит, тоже казацкого роду, як и я, — весело продолжал Петр. — А скажи, дед, кабана у тебя продотряд забрал? Мешок пшеницы тоже. Верно?

— Якый мишок? — возмутился Муха. — Гусы, куры — всэ пидмэлы подчистую! Нэ кацапы. Наша голота лазэ по сараям, пидвалам, чуть нэ в ж… заглядае. А чого? Йим кожный чэтвэртый мишок даром дають. Поняв? А Дэ ж я визьму? Хоть в Мыргороди. От спасибо Махно! Батько так Батько. Одын чесный чоловик на всим билом свити!

Аршинов слушал и качал головой. Да-а, суровая правда-матка.

К концу августа разгром большевиков поляками выяснилсяв полной мере: около 250 тысяч людей и десятки тысяч коней попали в плен и частично были интернированы в Германии. Остатки большевицких армий поспешно бежали на восток, преследуемые польскими войсками.

На правом фланге поляков действовали украинские части… Отряды Махно, Гришина, Омельяновича-Павленко и другие беспрерывно тревожили войска красных, нападая на транспорты, обозы и железнодорожные эшелоны.

П. Врангель. «Южный фронт».

На рассвете Нестора позвали. Галина тоже поднялась, вышла в кухню. Там уже пылала печь и смачно пахло: жарились яйца с картошкой.

— Як ночувалось? — заботливо спросила хозяйка, такая же тонкая, кареглазая, как и жена Махно.

— Спасыби, добрэ, — Галина взяла деревянную ложку и попробовала еду. Она делала это постоянно, опасаясь, чтобы не отравили мужа. Останавливались в просторных хатах, где можно проводить совещания и при случае принимать гостей. А что на уме у зажиточных хозяев, кулаков — кто их разберет? После ранения Гаврюши Трояна охраной заправляет лысый дебелый Зиньковский, один вид которого нагоняет страх. Да не станет же Лев заглядывать в каждую кастрюлю, сковородку?

Наскоро поев, Нестор уехал. За селом погромыхивали пушки. Вроде опять Чаплинская группа наседает. Галина, тревожась, потопталась во дворе. Низинный туман висел на листьях груш, акаций, капало с крыши, добрый хозяин в такую погоду и собаку на улицу не выгонит. Какие они все-таки грубые, заполошные, мужики. Фу-у! Даже в школу неохота.

Учительница с тоской вспомнила, что никто же теперь и не ждет ее. Нет уроков. И детей нет, ни своих, ни чужих. Родной угол-то есть, но в Гуляй-Поле, где красные. Или Уже белые? Во карусель! Одно занятие и осталось — жестокая, но справедливая комиссия антимахновсккх дел. «Маму зовут жандармка, и я тоже», — подумала Галина, возвращаясь в хату.

Пока она нехотя ела, хозяйка крестилась на образа в углу. Оклад их взблескивал от печного пламени. А стены были белые, потолок тоже. На окнах кружевные занавески.

— Всэ сама, всэ сама! — сказала женщина и для убедительности протянула к гостье натруженные руки ладонями вверх. — Кажуть, кулак — то ворог, ксплутатор! А у нас же пятеро детей. Земли, конешно, багато и скот е. Та я ж сама и дою, и мэту, и варю, и рожаю. Хто ж ворог? Я?

Галина смотрела на нее с уважением. Политикам-мужикам, тому ж Нестору, Ленину, Врангелю, и в голову не приходит, что воюют с бабами. В украинской хате, как, наверно, и в русской избе, всё лежит на слабых женских плечах.

Послышался топот, шум во дворе. Резко открылась дверь, и, не входя, Лев Зиньковский прохрипел:

— Батько ранен!

Жена выскочила за порог и увидела с замирающим сердцем, что несут Нестора и еще кого-то. Она подбежала, не веря в несчастье, — заглянула в глаза мужу. Он, слава Богу, был в сознании, даже попытался улыбнуться, но серая щека дернулась с болью.

— А-а, но-ги, — с трудом выдохнул Батько, и Галина увидела весь в крови сапог. Ей враз стало дурно. Тут быстро пронесли мимо и Василия Куриленко, лихого кавалериста, с красным сапогом. «Если в колено — калеки!» — решила Галина, заходя в сени. Она уже привыкла, что мужа ни сабля, ни пуля, ни осколок не достают. Недавно водил в атаку трехтысячную конницу. И зачем, дурень, лезет вперед? Что, мало командиров? Еще и говорил, смеясь, как залетели во фланг, свинец свистит над ухом, фуражку показывал с дыркой. Жена ее заштопала. «Я заговоренный!» — хвастал. А теперь с палкой будет ковылять.

Раненых перевязывали. Они кряхтели, стонали. Доктор щупал ногу Нестора.

— А так… больно? Простите. А так?