Виктор Ахинько - Нестор Махно

«Уже водил, хватит», — считал Билаш. Уязвленная гордость не позволяла признаться, что предал Батьку, а тот, единственный из них, никому не подчинился и не пал духом.

Тут прилетела весть, что в Николаеве по приказу нового начдива, двадцатидвухлетнего паренька Федько взорваны бронепоезда «Спартак», «Грозный», «Память Урицкого», «Освободитель». Виктор возмутился: «Эх, бездари! Да бейтесь же!» Измученные отступлением красноармейцы шумели:

— Предатели!

— Какую силищу сгубили. Ай-я-яй!

— Зрада!

Они отступали по селам и хуторам, где недавно бесчинствовали красные каратели, «каленым железом выжигали банды Григорьева». Во многих семьях были убиты отцы, сыновья, и крестьяне (Виктор Билаш не раз убеждался) люто ненавидели комиссаров, чекистов, саму звездочку на фуражке, нападали на разъезды, обозы «кацапов», жгли сено в полях. Женщины «угощали» красноармейцев отравленным молоком. А с востока, юга и севера напирали кадеты. На западе стояли петлюровцы. Куда податься? Напрашивался один выход — к Махно. Он, говорят, рядом и снова на коне!

В полк, где обитали Билаш с Долженко, тайком пробрался Гавриил Троян. Его приняли как родного. Он не напоминал, что все предали Батьку. Вещал бодро:

— Мы теперь — сила! Ждем вас. Федя Щусь, Петя Лютый, Фома Кожин — все тут, агитируют.

Чувствуя недоброе, начальник боевого участка Кочергин отдал приказ арестовать бывших махновских командиров полков. Об этом сразу же узнали, и Калашников со строевой частью, артиллерией и обозом… пропал! Немедленно во все концы выслали конную разведку. Нет, белые не нападали, никого не рубили. А полк… словно сквозь землю провалился. Виктор Билаш живо смекнул: «К Батьке переметнулись! А чего я жду? Гордость не позволяет? Совесть предателя? Что я скажу Нестору Ивановичу?» Такого же мнения придерживался и Долженко.

Но они ошиблись. Ночью Калашников налетел на штаб и арестовал Кочергина, комиссара Дыбеца, его жену Розу, что командовала разведкой — всё руководство боевым участком красных. Шесть полков тут же присоединились к восставшим. Возглавил их, понятно, Александр Калашников. А вот начальником штаба выбрали (не забыли прежние заслуги!) Виктора Билаша. «Теперь другое дело, — решил он. — Не стыдно явиться к Батьке с такой подмогой!»

Лишь Василий Куриленко, затаив обиду на Махно и ценя свой орден Красного Знамени, увел кавалеристов к окруженным со всех сторон остаткам Южного фронта.

Душистые яблоки так облепили ветку, что она гнулась почти до земли. Махно пощупал самое большое. Вроде мягкое. Сорвал, надкусил. Кисло-сладкое. Постоял еще, прислушиваясь. Помочился. Запахло и мятой. Она густо росла под ногами. Лучи жаркого солнца играли меж листьев. Где-то в высоких тополях задумчиво озвалась иволга. Какая благодать! Надолго ли?

После устранения Григорьева они возвратились назад, к станции Помошная. С ходу напали на нее, взяли у комиссаров богатую добычу. А главное — перерезали единственную для отступления красных железную дорогу. Пусть попляшут в осажденной Одессе, когда изорваны пути и стрелки.

Не успели отойти на отдых в это имение, как прибыл Всеволод Волин (Эйхенбаум) со своей свитой. Долго он ждал, конспиратор. Всё вынюхивал обстановку, надежна ли, перспективна ли. Расспрашивал, кто такой Батько да чем он дышит. «Поду-умаешь, птица! Член секретариата анархической конфедерации «Набат». Видали мы эту братию», — считал Нестор Иванович. Но Волин оказался орехом покрепче даже Аршинова-учителя и Марка Мрачного.

Наборщик и гравер Иосиф Гутман, с весны заведовавший махновскими типографиями, рассказывал Батьке, что Всеволод, о-о, тертый калач! Ходит в революционерах с начала века. Был выслан, бежал во Францию, перебрался в Америку. Оттуда в семнадцатом — в Петроград. Когда немцы заняли Украину, Эйхенбаум ринулся сюда, дрался с ними в анархических отрядах, создавал «Набат».

— Это вам, Нестор Иванович, не лекторишка вшивый, а воин с широчайшим кругозором! — восторженно пел Иосиф. — Такие на улице не валяются и в зубы кому попало не заглядывают.

Когда Волин, наконец, появился и произнес пару слов, Махно определил, что с этим «калачом» придется ладить. Он не только знает себе цену, но вроде и стоит ее. Они потолковали, после чего Батько еще более убедился в достоинствах нового знакомого. Тот тоже остался доволен. Они славно дополняли друг друга: основательный теоретик анархизма и битый, но не сломленный практик. Об этом можно было лишь мечтать. «Теперь-то развернемся!» — тешил себя надеждой Нестор Иванович, доедая яблоко. У крыльца помещичьего дома послышался какой-то шум. Подбежал красавец-матрос Александр Лащенко: