Ёжи Журек - Казанова

Что-то — крыса? — прошмыгнуло вдоль стены у него за спиной. Джакомо прыгнул вперед, готовый бить, колотить, стереть в порошок все, что видят глаза: этих скотов, комнату, душную от их шепота и пота, весь саднящий, как рана, мир, в котором ему выпало жить — за чьи грехи? Поганый мир, где он вынужден отстаивать свои интересы с помощью когтей, хитрости и с трудом добываемых денег, когда другие получают все, не пошевелив пальцем. Катай, видно разглядев выражение его лица, испуганно вскрикнула, попыталась встать, вырваться из объятий любовника, и ей бы это удалось, если бы лжекороль, не понимая, что с ней, прислушиваясь только к тому, что творится в нем самом, не держал ее крепко за бедра. Она рванулась сильнее, и, потеряв равновесие, опрокинулась навзничь. Ноги, ее великолепные ноги разлетелись на все стороны света. Теперь она была такая, какой Казанова когда-то хотел ее иметь: доверчиво раскрывшаяся, горячая и влажная, ожидающая удара… но — тысяча чертей! — не удара кочергой. Пекло, сущее пекло!

Джакомо уже замахнулся, но кто-то сзади схватил его за ноги. Неловко сделав полшага, как стреноженный конь, он стал клониться вперед подобно подрубленному дереву: все быстрее, все ниже. Пытаясь устоять, бросил кочергу и растопырил пальцы, но катастрофа неотвратимо приближалась. Он летел прямо на обнаженный живот, еще мгновенье — и ухнет с головой в разверстую расщелину, попасть в которую еще недавно так страстно желал, но которая сейчас внушала ужас. Эта дьявольская дырища поглотит его целиком, вместе с падающими панталонами, башмаками и векселем на двести дукатов, засосет и переварит, как трясина, как кипящая лава. Конец. Он проиграл. Сейчас долетит — на свою погибель.

Но — не долетел. Рука, лихорадочно ищущая опоры, наткнулась на что-то твердое и большое, похожее на кочан капусты или голову карлика. И в ту же минуту Джакомо почувствовал острую боль — откуда? почему? — в затылке. Жгучую, высекающую искры из глаз боль. И ничего больше.

Сугробы липкого снега, темно, холодно, неуютно. Зима нагрянула так стремительно и внезапно, что Казанову стали посещать мысли о самоубийстве, но когда не менее неожиданно отступила, он почувствовал себя на удивление бодрым и энергичным. Во-первых, надо прочистить печь — они чуть не угорели насмерть при попытках ее растопить. Во-вторых, прикрыть песком и соломой картошку в погребе. Не хватало еще, чтобы замерзла или сгнила. Кроме того, обувь — необходимо немедленно заказать крепкие башмаки, парижские вот-вот развалятся от этой мешанины снега и конского навоза, в которой утопали улицы. Еще бумага: зимы здесь долгие, вечера тоскливые, будет время кое-что записать. Ну и наконец потребовать с пана Котушко побольше за уроки: такая добродетель, как терпеливость, тоже требует вознаграждения.

Казанова собрал всю свою свиту, окинул недобрым взглядом. Эти две пигалицы могли б хоть немного привести в порядок свои огненные патлы, вчера он обнаружил в супе волос, толстый, как канат. Иеремия — хоть бы слово вымолвил и стер с лица кислую мину, от которой уже блевать хочется. А Василь — тут и говорить нечего, этому только в хлеву место.

Глядят на него покорно, доверчиво — а что толку? Н-да. Здесь даже если в чем-нибудь повезет, все равно потом выйдет боком. Они его обожают, но заботиться о каждой чепухе — о печке, о картофеле, о бумаге — приходится самому. А уж о нем никто не позаботится. Правда, когда его донимали шишки на голове, они за ним ухаживали. Сара и Этель своими маленькими пальчиками до блеска отполировали обритый лекарем череп. Это все так. Но они не понимают, что он не выносит молчания, постных физиономий, волос в супе и грязи под ногтями.

А в-шестых… Казанову отрезвил собственный голос. Нет, у него, наверно, мозги вытекли через недавно зажившую дырку. Какое там — в-шестых! Во-первых, прежде всего! Начинать следует с наиважнейшего дела, а что важней его собственной персоны? Забыл, что ему грозит? Да он готов до конца дней терпеливо сносить любые невзгоды, лишь бы не здесь, в этом унылом краю, где истинно свободному человеку делать нечего. Сейчас не печку к зиме готовить надо и не договариваться об уроках хороших манер с Котушко, а поскорее уносить ноги. Что он и сделает. И даже знает как.

— А в-шестых…

Боже, как ему раньше не пришло в голову! Джакомо стукнул кулаком по колену. И все потому, что не голова на плечах, а нафаршированный дурью кочан. Возможно, карлик Катай, раскроив этот кочан палкой, сослужил ему добрую службу. Надо его за это щедро отблагодарить. Ну конечно! Он отблагодарит, отблагодарит. Пусть только попадется.