Ёжи Журек - Казанова

— Не скромничай. Ты автор, а не зритель.

Тут бы следовало поклониться с изысканностью придворного, одаренного монаршьей милостью, однако Джакомо не стал этого делать, чтобы ни на секунду не упускать дам из виду. Он понимал, что в любую минуту могут посыпаться искры, и потому лишь крепче сжал рукопись, как щитом заслонил ею грудь. Полсотни страниц словесной шелухи, пустячок, сущая безделица, сочинять которую после мучительных пыток, которым подвергал его безжалостный Хольц, было легко и приятно. Почти не выходя последнюю неделю из дома, он с отчаяния написал комедию. И похоже, не зря.

Катай перестала смеяться, подошла поближе — Джакомо почувствовал запах ее пота и резких духов.

— Спа-се-ни-е дев-ствен-ни-цы. — Голос низкий, чувственный, как и она сама. — Для меня?

— Да.

— Серьезно?

Теперь засмеялась Бинетти, хотя трудно было назвать это смехом: скорее, она выплюнула комок ярости, лишь снаружи замаскированный иронией. Опять не сумела сдержаться. Портит ему всю игру, идиотка. Но, может, и это значится в их уговоре? На всякий случай Джакомо отступил на шаг:

— Вернее, для всех прекрасных дам.

В дверь заглянул карлик в огромном парике и бархатной ливрее, вопросительно посмотрел на Катай.

— И прекрасных мужчин, — добавил Казанова, подмигнув девушке. Катай, слегка смутившись, сердито фыркнула на карлика, но тот и ухом не повел; тогда она швырнула в него гребень, бросилась к двери и… была такова.

Спасение девственницы. Поистине, мысленно усмехнулся Джакомо. Смех, да и только. И не девственница, и спасения не жаждет. Сегодня же была бы его, если б не убежала. И если бы не Бинетти. Эта, как всегда, начеку: едва он направился к двери, загородила ему дорогу. Кажется, он переборщил. Сам ведь обещал оставить за ней первое место. Десять дней лечения у доктора Хольца и ни минуты дольше. Драгоценная Бинетти.

Казанова увлек ее на пол и в течение последующего получаса побывал во всех странах света, покорил все вершины, пустыни и болота, был неутомим и пылок. И Бинетти старалась, как могла, но Джакомо продолжал думать о ее сопернице, пока не сосредоточился исключительно на своей ноге, придерживающей дверь и ужасно затекшей; в результате он решительно слишком долго мучился, пока — с трудом — не закончил то, что столь лихо начал.

Днем позже, после недолгой борьбы, уже и вторая оказалась под ним: внезапно притихшая, утомленная или, скорее, сраженная его чарами; конечно же ее сопротивление было показным, данью приличиям, не больше. Даже когда так вели себя профессиональные шлюхи, у него это не вызывало насмешки. В любовной игре, когда главное — поярче разжечь пламя, все средства хороши. И слова — якобы сухие и равнодушные, — какими Катай встретила его в своем заваленном множеством разноцветных ковриков будуаре, где стоял стол на остроугольных ножках и неудобное кресло. И смех, которым она ответила на его признание в горячих и сильных чувствах, переполняющих его со вчерашнего дня, с их первой встречи. И даже ее неожиданная попытка убежать, возня у стены, когда тела то стремительно сближались, то отдалялись; все это лишь подогревало его страсть. Знакомые способы, он знал, какое наслаждение они сулят.

Поначалу Джакомо почему-то преследовало ощущение, что все предметы в комнате на него ополчились. Пестрые коврики выскальзывали из-под ног, или он цеплялся за их завернувшиеся углы; острые ножки стола больно атаковали голени; кресло в самый неподходящий момент загораживало дорогу. Но сейчас наконец все успокоилось, замерло, затихло. Джакомо оттолкнул стол, крепко уперся пятками в пол и опустил на продавленную тахту вдруг переставшее сопротивляться тело. Победа. Она сама поняла, сколько в этот суп положить соли, чтобы не пересолить. Сейчас она будет его. Со спокойствием великого ловчего Казанова протянул руку к добыче.

И вдруг грянул гром. Жуткая боль заставила Джакомо вскочить; казалось, все льды Сибири, вся смола из всех адских котлов с убийственной силой обрушились на низ живота. И — прежде чем он успел понять, что произошло, прежде чем услышал смех Катай и увидел ее подтянутое к подбородку колено, — скорчившись в три погибели, полетел назад, ударился спиной об стол и рухнул на ковер, в этом месте протертый до голых досок. Взревел — не только от боли, но и от изумления. В чем дело? Что эта ненормальная себе позволяет? Темперамент темпераментом, игра игрой, но такое… Боже, если б он машинально не закрыл рукой свою мужскую принадлежность, выл бы сейчас, как грешник на сковороде, или — сто тысяч вонючих чертей! — пел петухом.