Ёжи Журек - Казанова

— Хороша собой?

Зубы Бинетти сверкнули в горькой улыбке.

— Иначе я бы не морочила тебе голову, Джакомо. Красавица.

Ну, ну, это уже кое-что, хотя и не слишком много. Что, собственно, эта Бинетти вообразила: что ему все еще двадцать лет и он очертя голову кинется на первую попавшуюся смазливую потаскушку? Еще не успев ответить, понял: кинется. Возраст — он невольно расправил плечи, разгладил манишку — здесь ни при чем. И вообще, кто тут говорит о возрасте?

Бинетти уже снова с тревогой заглядывала ему в глаза.

— Но холодна. Как лед. Дьявольски расчетлива.

— Сплошные достоинства, — пробормотал Джакомо, старательно натягивая парик. — Короче: чего ты от меня хочешь?

Бинетти подтолкнула его дальше за ширму, покосилась на Лили — не увидит ли та чего-нибудь лишнего, — и сунула руку ему между ног. В пах одновременно вонзились ледяная и раскаленная стрелы.

— Того самого. Чтобы ты превратил эту сучку в свою рабыню. Ты знаешь, я в долгу не останусь.

— Минутку, минутку. — Ошеломленный и ее поведением, и предложением, он все же пытался сохранить безразличный вид. — Только и всего?

— Тебе мало? — выдохнула Бинетти и сильнее сжала пальцы. — Что ж, добавим.

Это уже была прежняя Бинетти — смелая, изобретательная, потрясающе бесстыдная. Но не собирается же она всерьез… Собирается. Здесь? Сейчас? Задаток? Почему бы и нет, она ему доверяет. А дверь! Плевать. Сквозь щель в ширме Джакомо увидел Лили: опершись на подоконник, она внимательно изучала пейзаж за окном. Лучше б взглянула разок на свою тетушку — обнаружила бы кое-что поистине заслуживающее внимания. Дружок вырос в тетушкиной руке, распрямился, выглянул на свет. А Лили? Тише, ради Бога, тише. Хорошо. Еще минутку он подождет, а потом разразится смехом — ведь все это было не более чем шутка. Верно? Она зацепила ногтем самый кончик. Нет, черт подери, не шутка! Бинетти занялась им всерьез. Здесь. Сейчас.

Напрасно старается. Невезение. Проклятое невезение. Доктор Хольц кланяется — деликатно, но недвусмысленно. Сто тысяч гвоздей в задницу! Хольц! Нельзя подвергать ее опасности — слишком рискованно. Это, пожалуй, единственный принцип, которого он твердо придерживается всю жизнь. Вопреки этому дурачку, льнущему к ее ладони, нетерпеливому, не желающему ни с чем считаться. Расчувствовавшийся остолоп! Полоумный ухарь, заботящийся лишь о собственном удовольствии. Безмозглый кретин. Увы! Хамы всегда одерживают верх над философами. Но только не сегодня. Нельзя ему этого позволять. Он и не позволит, натравит на него доктора Хольца! Однако Бинетти тоже нельзя обидеть. А признаться в подлинной причине своей сдержанности невозможно.

— У тебя кто-нибудь сейчас есть?

Она еще крепче сжала пальцы, но Джакомо этот ответ не удовлетворил.

— Я его знаю?

— Его все знают.

— Король?

На этот раз ласка была более нежной.

— Почти. Граф Браницкий.

Граф Браницкий. К горлу подкатил горький ком. Куда ни сунься — везде этот хлыщ. Любовница Браницкого. Может, лучше ему держаться подальше, не встревать в историю? Но ведь это Бинетти, его Бинетти. Она резко потянула его на себя — Джакомо чуть не потерял равновесие, а заодно и рукав рубашки. В голове полная пустота, ни единой разумной мысли. Но разве он не заслуживает нескольких приятных минут? И не все ли равно, у кого они будут украдены?

— Твои груди, — с чувством шепнул Казанова, — я должен с ними поздороваться.

И старательно извлек их из корсета. Не о них ли он мечтал полчаса назад, лежа в лохани с водой? Не образ ли этих бархатистых округлостей, слегка утомленных своей тяжестью — что ему всегда нравилось, — заставил высунуться из воды одноглазое чудище, и сейчас стремящееся, наплевав на него, забраться в логово, к которому ему сегодня нельзя подступиться? И сегодня, и, возможно, завтра, и даже — не дай Бог! — еще недели две. Придется обмануть обоих — и Бинетти, уже готовую повернуться и выпятить крутую попку, и своего взбунтовавшегося раба, норовящего без промедления в нее вонзиться.

Кто-то внезапно кашлянул. Оба на мгновение замерли. Лили. Вот откуда может прийти спасение.

— Кто она все-таки?

Джакомо не узнал собственного голоса, похожего на свист всех дырявых легких мира. Но молчать тоже нельзя, он должен был что-то сказать, чтобы и она заговорила, а разве говорить не означает мыслить?

— Кто?

— Лили.

— Что?

— Не племянница?

— Племянница.

— Настоящая?

— Да.

— Самая настоящая?

— Самая-пресамая.