Ёжи Журек - Казанова

— Пять лет, — повторил Джакомо, плохо понимая, о чем идет речь: какая Турция, какие хозяева? Видно, его опять принимают за кого-то другого. Неужели никогда не кончится этот ужасный сон?

— Достаточно. О покое турок мы потом сами позаботимся.

Не за того принимает. Или нагло издевается. И одно и другое опасно — это ясней ясного.

— Весьма похвально, — начал осторожно, стараясь преодолеть неожиданную хрипоту в голосе, но не успел выдавить больше ни слова, как царица пренебрежительно махнула рукой:

— Нисколько. Мы используем этих солдат в Азии. Там у нас еще есть враги.

И внезапно встала, словно посчитав эту часть беседы законченной. Она была похожа на стоящий в углу за ее спиной тяжелый, украшенный позолотой шкаф на широко расставленных ножках. «Полмира во власти шкафа», — мелькнула язвительная мысль, плохо сочетавшаяся с преданной собачьей улыбкой. И Джакомо поспешил согнать заискивающую улыбку с лица: в конце концов, ему нечего бояться, он не узник, что лучше всего доказывает эта аудиенция, и даже если его не за того принимают, то уж наверняка считают важной персоной, заслуживающей почета и уважения. А может, никакой ошибки тут нет, они спохватились, что наделали глупостей, и теперь хотят вознаградить его за свой промах.

Нож, поблескивающий в царственной руке, нож для разрезания писем. Письмо от Вольтера [18] Известна обширная переписка Вольтера с Екатериной II (Вольтер и Екатерина II. Переписка. СПб., 1882). Екатерина II признавала, что развитием своего литературного таланта обязана Вольтеру и называла его своим учителем. Оживленная переписка между ними велась с 1763 по 1778 г. Екатерина посвящала Вольтера во все свои государственные начинания, тон писем Вольтера необычайно льстив. . Вполне вероятно. Вольтер мог от кого-нибудь узнать, в какую он попал переделку, и написал Екатерине, вступился за друга. Да. Это правдоподобно. Мир не столь абсурден, каким иногда кажется.

Шкаф стронулся с места: всколыхнулись все его выпуклости, задрожали украшения. Джакомо удивился: движения царицы были не лишены изящества, сильные ноги легко несли тучное тело. Чего теперь от нее ждать? Острый кончик ножа уткнулся ему в грудь.

— А не кажется ли вам и вашим друзьям, господин Казанова, что, между нами говоря, природа всерьез признает только борьбу? Как вы, масоны, этого не видите? Или не желаете видеть? Природа — это насилие, кровь, разможженные кости. Я не права?

Джакомо хотел ответить какой-нибудь уклончивой банальностью — коли уж он масон, можно позволить себе выражаться загадочно, — однако подрагивающий в руке императрицы нож и новые, хрипловатые нотки в голосе заставили его замереть. Только бы не подвел мочевой пузырь…

Рука Екатерины с унизанными тяжелыми перстнями пухлыми пальцами, та самая длань, мановения которой ждут миллионы людей, начиная от этих, за дверью, в равной мере готовых вынести его на руках или снести голову, и кончая коронованными особами в разных концах Европы, легла ему на грудь. Выскочили из петель пуговицы — одна, другая; острие ножа добралось до кожи. Джакомо не шелохнулся. Понимал, что нельзя.

— Кровь, — рука с ножом сильнее уперлась в грудь, — пот, — вторая рука потянула его к себе, — слюна.

Значит, все, что про нее шептали, говорили, кричали, правда. Шкаф, распутный шкаф. Он будет ублажать распутный шкаф.

Однако это оказалось не так-то просто. К его изумлению, а потом и к ужасу, оружие отказывалось ему повиноваться. Женщина лежала перед ним на своем пышном платье, ничего не скрывая, а он, точно неопытный юнец, не мог приступить к делу. Хотя это было необходимо. Иначе ему конец, конец. Чем громче он повторял это в мыслях, тем беспомощнее становился. Лихорадочно пытался припомнить что-нибудь возбуждающее, но — увы! — никакие воспоминания не заслоняли того, что он видел и чувствовал на самом деле. Сладостные уста и быстрый язычок Полины, упругая дырочка Бинетти, подрагивающие ягодицы и гортанный смех гамбургской шлюхи, которую он взял сразу вслед за предыдущим клиентом, — всего этого было недостаточно, чтобы отвлечь внимание от бесформенного брюха и звериной щетины, покрывающей то, куда ему нечего было вонзить. В отчаянии Джакомо призвал на помощь двух китаянок, ласкавших его в бане, своеобразный запах, от них исходивший, крики наслаждения. Но вместо нежных голых животиков по-прежнему видел колючую щетину, под которой его поджидают венерические язвы, вместо аромата юных тел ощущал несвежее дыхание, вместо песен любви слышал оглушительный грозный рев безумного Паука.