Ёжи Журек - Казанова

— Мы ждем подходящего момента, сударь!

— То есть?

— То есть сейчас момент неблагоприятный.

— Король еще спит?

— Хороший вопрос. Вижу, в петербургских салонах вы не разучились понимать все с полуслова.

Джакомо ничем не показал, что это замечание его покоробило. Подобную иронию на грани язвительности и обыкновенного хамства могли себе позволить лишь высокородные особы; никому другому это бы не сошло с рук. Но там, в тех «салонах», по которым его в буквальном смысле слова таскали, этому зануде любую колкость воткнули бы обратно в глотку, невзирая на его знатное происхождение. Паук, обезумевший от ненависти к Екатерине, тоже был князем, возможно, не худородней Сулковского.

— Ладно, не обижайтесь. — Князь примирительно улыбнулся. — Тоже, гм, любите побаловаться спозаранку?

Ах вот оно что! Как же он раньше не догадался. Ведь польский король слывет женолюбом. В Петербурге об этом говорили одобрительно, а графиня, его восхитительная графиня, расхохоталась до слез, когда он начал ее расспрашивать. Ну конечно. Пока они тут топчутся с важным видом, стараясь не терять достоинства, щеголяют остротой ума и глубокомыслием, король небось взбирается на какую-нибудь крутую задницу или скатывается с мягкого живота. Теперь Казанове не составило труда ответить Сулковскому улыбкой:

— И спозаранку люблю. Но, вероятно, меньше, чем король.

Великое нравственное обновление начинается с утреннего перепихиванья. Недурственно. У такой программы спасения мира найдется немало приверженцев. А народ, который за таким королем пойдет, наверняка не погибнет.

Князь представил Казанову Браницкому. Церемония была краткой — Браницкий глянул рассеянно, не выказав интереса: его внимание, как и всех прочих, было занято чем-то другим. Коротышка с хамской физиономией распрямился, в два прыжка подлетел к подъехавшей карете, услужливо открыл дверцу. Блестящий от позументов мундир, окаймленное баками лицо… кровь бросилась Казанове в голову, ему почудилось, что это полковник Астафьев, и он не на шутку испугался. Поняв, что ошибся, мысленно крепко себя обругал, но тут же заметил, что надменный вельможа, едва отвечающий на поклоны, не только его поверг в смятение. Одни отводили глаза — правда, украдкой, чтобы, упаси Бог, никого не обидеть, взгляды же других, напряженные до боли, искали встречи со взором вновь прибывшего сановника. Все расступились, спеша пропустить — кого? незваного гостя или избавителя? — принимавшего подобострастное внимание с презрительным спокойствием. Он несколько раз согнул колени, проверяя, хорошо ли сидят сапоги, но не сдвинулся с места, пока не выслушал отрывистый, как собачий лай, рапорт мужлана с хамской рожей.

Спросить, кто это, было не у кого, Сулковский куда-то исчез, а Браницкий протиснулся к заносчивому вельможе.

— Кто это?

Стоящий впереди мужчина повернулся на каблуках. Джакомо увидел лицо рассерженного ребенка.

— Никто.

Злобный херувим заметил его растерянность и чужеземный наряд и неожиданно приветливо улыбнулся:.

— То есть их сиятельство посол императрицы всея Руси граф Репнин, или как там величают эту скотину…

Царский посол! Тысяча чертей! Все ждали царского посла. Просто ждали. Над кем издевался Сулковский — над ним или над самим собой? «Подходящий момент». Подходящий момент наступил с появлением подходящей персоны. Смешно. Неудивительно, что в этих униженно склоненных головах роятся мечты о моральном возрождении. «Пусть изволят начать с себя», — высокомерно подумал Казанова и вздохнул с облегчением: в этом обществе не у него одного грешки на совести.

Не забывая, однако, где он находится, кивнул с благодарностью; впрочем, рядом с ним уже никого не было. Посол, сочтя демонстрацию своего могущества достаточной, величественно двинулся вперед. Толпа рассыпалась, уступая дорогу, но за спиной посла вновь сомкнулась, пришла в движение: бойко заработали локти и ноги, вытянулись шеи, затряслись двойные подбородки и животы. Херувим ловко пробрался в первые ряды процессии и, строго соблюдая дистанцию в два шага, следовал за графом Репниным, который, неспешно и словно бы с трудом переставляя ноги, плыл к воротам замка. «Как павлин, — подумал Казанова, павлин, волочащий за собой огромный хвост». И вмешался в толпу, не желая быть последним пером в этом хвосте. Он достаточно хорошо знал, что здесь с такими перьями делают.

Опять в памяти всплыл тот ужасный день! Джакомо украдкой перекрестился, чтобы отогнать тягостное воспоминание, но — поздно. Впрочем, бывали воспоминания и похуже, от которых болело сердце. На этот раз боли он не почувствовал — его обуял страх, звериный, выворачивающий внутренности страх. Он тогда мало что понимал. Вызов в царский дворец посчитал знаком скорого избавления. Но почему путь к спасению ведет через продуваемую морозным ветром обледенелую площадь под ударами издевающихся над его страданиями мерзавцев… Неужели так выглядит обещание перемены участи? А это еще что? Сопровождающие, ни слова не говоря, втолкнули его в какую-то темную вонючую конуру и убрались восвояси. Видимо, он уже во дворце, но что толку? Не поведут же его к императрице в таком виде — грязного, в лохмотьях… Впрочем, нужно быть готовым к любым неожиданностям. Ведь от предстоящей беседы, возможно, зависит его судьба.