Александр Филимонов - Приди и помоги. Мстислав Удалой

На этом осмотр войска закончился. К братьям Георгий Всеволодович не поехал. Если что нужно будет — сами прибегут. Пора было обедать. Вместе с Борисом вернулись в ставку, зашли в шатер.

Погода начинала портиться. То все стояли солнечные яркие дни, а теперь небо стало заволакиваться серой пеленой, задул пронизывающий ветер. Сразу стало темнее. Чувствовалось, что вот-вот посыплет снежок. Жаль — Георгий Всеволодович предпочитал, чтобы битва состоялась При свете солнца, когда хорошо все просматривается. С какого-нибудь холма весело было бы глядеть, как побежит враг, преследуемый и избиваемый его полками.

Внутри шатра, стены которого вздрагивали от порывов ветра, тоже стало холодней. Великий князь распорядился зажечь светильники и принести нагретые в костре железные полосы — для обогрева. Когда слуги удалились, устроился за столом, молча кивнул Борису Юрятичу, чтоб тот присел напротив него, и как будто и не ссорились, продолжал прерванный разговор:

— Стало быть, Борис, я тебе всегда правду велел говорить, какой бы она ни была?

— Иначе и нельзя, княже, — отвечал Борис, слегка настораживаясь. Похоже, Георгий никак не мог успокоиться. Начнет сейчас жилы тянуть. Боярин знал своего княжича с самых малых его лет — с того времени, когда Георгий принял княжеский постриг. И если он возвращается к прерванному спору, да еще подъезжает издалека, то, значит, совесть его немного саднит, и ему нужно хотя бы наговориться всласть, чтобы потоками слов загасить внутри ее неприятно жгущий уголек.

— Иначе нельзя, — повторил он. — А рассуди сам, княже — почему ты меня и спрашиваешь тогда? Сам ведь и хочешь правду знать.

— Я ее и так знаю, Борис!

— Не спорю, великий князь. У тебя своя правда, ты по своей воле ее творишь. Другую правду от бояр своих знаешь. А есть еще третья правда.

— Не много ли будет? — Георгий ухмыльнулся, как делал всегда, если чувствовал, что может одержать словесную победу над Борисом.

— Может, и многовато, а никуда не денешься, — невозмутимо продолжал боярин. — Да ты ведь не о том меня хотел спросить, великий князь. Спрашивай, чего хотел. Может, вдвоем и отыщем ее, третью-то правду?

Георгий покусал губы. Потом хлопнул в ладоши, позвал:

— Эй! Кто там? Подавайте на стол!

Слуги, как будто ожидали приказа, сразу забегали, засуетились, принося и расставляя на столе блюда и чаши. Великий князь, отстранившись, брезгливо поглядывал на их суету. Борис Юрятич, понимая, что государь раздражен и всю эту возню с накрыванием стола затеял, чтобы оттянуть неизбежный разговор, приготовился к неприятному. Вот черт дернул за язык, сокрушался он, не надо было сейчас, перед битвой, его дразнить. Все равно ни в чем не убедишь. Только рассердится. Может и в голову чем-нибудь запустить.

Все было расставлено. Удалив слуг движением руки, Георгий впился взглядом в боярина, словно стараясь сквозь выражение безграничного терпения еще что-то высмотреть на лице его. Наконец процедил:

— Ты, значит, думаешь, что я не прав?

— Помилуй, государь! — искренне удивился Борис Юрятич. — Да в чем же это?

— А вот — что руку поднял на князя Мстислава. Ты ведь сам его хвалил все время, чуть ли не в пример мне ставил. Ну-ка, говори свою правду.

— Эх, княже! — укоризненно произнес Борис. — Я же не про то говорю. Князь Мстислав сам сюда пришел — свою правду искать. А здесь хозяин — ты, как решишь, так и будет по правде. Захочешь — помиришься, захочешь — побьешь его. Никто тебе не судья, кроме Бога единого.

— Ну, а все же, Борис? До конца договаривай! — велел Георгий, и боярин увидел, как за суровой надменностью на лице великого князя проглядывает желание услышать что-то невысказанное, о чем сам смутно догадываешься, но желаешь услышать подтверждение из чужих доверительных уст.

— До конца? — Борис вздохнул и растерянно улыбнулся. Георгию Всеволодовичу было даже странно видеть таким своего боярина, всегда уверенного в себе. — Скажу тебе до конца, государь. Князь Мстислав — хороший человек. Может быть — самый лучший во всей русской земле. Не подумай, государь, — Борис Юрятич прижал руку к сердцу. — Не ставлю его выше тебя. Против него в поле выйду и сражаться буду, как и против любого, кто на тебя руку поднимет. А только он — хороший человек, и слава о нем не зря идет. Он — земли русской защитник, людского горя утешитель. И хоть я, государь, завтра с ним лицом к лицу встречусь и смертью паду, может быть, а — нет на него у меня злости. Мил он моему сердцу. Да ведь и ты, государь, — Борис, все так же смущенно улыбаясь, поглядел на Георгия Всеволодовича, — ты тоже его любишь?