Анатолий Субботин - За землю Русскую

Ворота открылись. «Боже ты мой! Что на дворе-то?» Крики и брань. Зажглись смоченные в смоле и привязанные к кольям пучки кудели. На дворе люди… Много людей. Они бегут мимо хором к хлебным клетям. В отблесках горящей смолы лица их страшны и багряны. «Адово пламя!»— у Душильца опустились руки при этой мысли. От клетей донесся стук топоров, треск ломающегося дерева.

«Смерды! — наконец догадался Душилец. — Тьма их».

— Подводы гони! — сквозь шум донесся в оконницу чей-то истошный крик.

— Свой берем хлебец.

— Нашим потом он полит…

— Клади огонь под совиное гнездо!

— Браты, мужики родимые, не вывезем добра.

— Сами не вывезем, спалит красный петух.

В страхе Душилец забыл об опасности, грозящей ему, и не помышлял о бегстве. Казалось, раскаленные гвозди приковали его к месту. Ватага смердов, вчера еще послушная ему, ломавшая перед ним колпаки, страшившаяся слова и взгляда его, сегодня обезумела. Подобно Орде, почуяв силу свою, ворвалась в острожек. Гибнет все, все гибнет.

Зарево, пылавшее на дворе, разгорелось ярче. Душильцу казалось, что пылает все небо, и оттуда, из этого зловещего смятения дождя и пламени, с грохом вырываются жаркие огненные стрелы; они падают на землю, поражают ее, обрекая на муки смердов, поднявших меч на своего господина. Не оттого ли громче и безумнее звучат их крики? Душилец смежил глаза. «Сон», — мелькнула мысль. Разве может быть наяву то, что в страхе померещилось ему? Хотелось скорее проснуться, сбросить мучительное оцепенение, встать и увидеть, что острожек стоит, как и стоял, что ночь темна и безлунна и что не гневный, рвущий шум доносится со двора, а ласковый шорох дождя. Нет, не сон…

«Где стражи?»— вспомнил Душилец, опамятовавшись. Неужто и холопишки вотчинные, коим благоволил он, заодно со смердами? Ах, как слеп он был, не отвел вовремя злую руку, потворствовал… Мало резал ушей, мало неслухов томил в колодках. Только бы пронесло, заступил бы Спас многомилостивый, дал бы волю и силу спросить ответа у подлой чади… Внукам и правнукам закажут они навсегда жить в мире и послушании болярину, своему господину, и правителям, поставленным от него. «Новые срублю порубы, пудовые колодки надену, на чепь прикую!»— еле шевеля губами, шептал Душилец.

Шум и стук в переходце, возле горенки. Кто там? Чужие люди аль стражи схоронились, оберегая от злодеев хоромы? «Осподи, купина неопалимая, заступи и помоги! — взмолился Душилец. — Покарай!..»— Он поднял руку, чтобы положить на себя крест, и отшатнулся. От резкого толчка с воющим визгом распахнулась дверь горенки, кто-то вбежал… Емеля! Душилец, отстраняясь от видения, отступил в глубь горенки. Емеля в разорванной рубахе, без колпака. За ним еще люди…

— Вот он, косой хвост болярский! — увидев Душильца, крикнул Емеля. — Забился в угол, дрожит, черная душа..

Емеля подбежал к Душильцу, поднял его и бросил на пол…

Острожек на холме спален дотла. Вотчинные холопы, принесшие в Новгород весть о буйстве смердов, ничего не знали о Душильце; не видели его ни на пожаре, ни после: «В хоромах был ключник, знать, и погинул он вместе с хоромами», — говорили они. Боярин Водовик сгоряча приговорил было к казни холопов, но, спохватись, велел только держать их крепче в порубе: пускай-де молятся и сказывают, кого из смердов видели на пожаре; кто начинал буйство, кто ломал клети, брал хлеб и иное добро?

Весть о буйстве в вотчине боярина Водовика разгневала князя. Не друг ему Водовик, но смердам ли идти боем на права вотчинные? Посылая тиунов и полста отроков молодой дружины на Маяту, Александр Ярославич строго-настрого наказал посланным: разыскать смердов, кои жгли и воровали острожек. Всех, кто были на пожаре, сечь нещадно, а о ком сведается, что хлеб аль иное добро брали, аль огонь положили, тех ковать цепью и в колодках гнать в Новгород. «Свой суд скажу им», — погрозил он.

Неделю пробыли тиуны на Маяте. Душильца не нашли, и никто из смердов о нем не обмолвился. Говорили после, что в буйных погостах не осталось мужиков несеченых. Некогда тиунам разбираться было в том, кто прав, кто виноват, и, чтобы виноватого не обойти, секли всех поголовно. И то счастье — не бросили никого с камнем в омутки на Маяте, уши остались целыми и языки. Емелю и еще десяток мужиков после сечения взяли в колодки.

Суд им будет сказан на Великом Новгороде.

Володша Строилович загнал коня. Конь пал на пути, в бору, недалеко от Ракомского погоста на Ильмене. До Новгорода от Ракомы около дня пути. В летнюю пору Володша не задумался бы — не медля пошел в Новгород; но теперь дни коротки, путь Володше незнаком и боры темны; поопасился идти ночью без попутчиков.