Анатолий Субботин - За землю Русскую

Над березами, что шумят за тыном, вьются голуби. «Если тот, белый, опустится на березу — любит Васенька», — загадала Ефросинья. А белый голубь взвился так высоко, что на миг будто растаял в синем небе. Но вот он появился вновь, сделал круг и… опустился. «Любит, — развеселилась Ефросинья. — Любит».

— Фрося, лада моя… Да не одна ли ты? — услыхала жаркий шепот.

Хотела крикнуть Ефросинья от радости и не смогла. — Васенька! — прошептала еле слышно. — Ой, как долго ты… Время-то позднее.

— Отгадай, где был я? — Спиридонович усадил Ефросинью рядом с собой.

— На торгу… С гостями заморскими пировал, — лукаво промолвила Ефросинья. — Сладкий мед пил и забыл про меня за чашей.

— Нет, лада моя, не губил я меду, не пировал на торгу… На княжем дворе задержался.

— Уж не болярин ли, ворог мой, жаловался на тебя князю? — испугалась Ефросинья.

— Болярин, ворог твой, колодой лежит, — отверг Спиридонович догадку Ефросиньи. — Иное случилось. В полудни, когда собрался я на Лубяницу, явился в хоромы ко мне Афанасий Ивкович, торговый гость; на паях с ним продавали мы воск иноземцам на Готский двор. Афанасий Ивкович расчеты вел с ними. Задержал он меня до второго часу. Только простились — прибежал отрок ближнего княжего болярина с наказом, велел-де князь Александр Ярославич быть гостю Спиридоновичу на дворе княжем. Ох, и бранил я себя, что не успел вовремя уйти на Лубяницу. И то знаю, без важного дела, без нужды не позвал бы Александр Ярославич. А почто звал — догадайся!

— Где уж мне, — встревожилась Ефросинья.

— Умна ты, подумай!

— Не за море ли идти велит? — помолчав, спросила.

— Нет, Фрося, не пойду за море, пока не войдешь ты хозяйкою в мои хоромы. О тебе говорил князь и бранил меня.

— За что? Чем я провинилась? Уж не тем ли, что от смертной беды спаслась?

— Нет, князь тебя не винит. Бранил меня Александр Ярославич за то, что увел я чужую невесту и не пришел после на княжий двор, ни князю, ни ближнему болярину не сказал о том, что сделал, заступы не попросил. Несчастье-де положил на болярышню-уведенку, а венцом не покрыл. Проведают, сказал, дворские Твердиславича, где укрывается болярышня, суда просить будут.

— Ах, не видать мне счастья! — кровь отлила от лица Ефросиньи. — Неужто вернут меня в хоромы к болярину?

— Не будет того. — Спиридонович обнял и привлек к себе девушку. — Ну улыбнись, моя лада, подари взглядом ласковым! Скажу еще весть, какой не ждала ты. Ввечеру нынче обещал быть здесь, в хоромах у Онцифира, Александр Ярославич.

— Что ты?! — пуще испугалась Ефросинья. — Увидит меня.

— Не слепой, чай, — улыбнулся Спиридонович на восклицание девушки. — А ты, Фрося, не пугайся, прямо в очи ему смотри!.. По дружбе придет Александр Ярославич, и тебе и мне пожелать счастья.

— Страшно, Васенька. Спросит он меня, а что скажу? Слов-то я не найду.

— Князь — друг мне, — продолжал успокаивать девушку Спиридонович. — О чем спросит, на то и ответ будет.

— Лучше бы так-то… Почто ты звал князя, Васенька?

— Не звал, поклянусь в том. Его на то воля. «Буду, сказал, нынче у Онцифира на Лубянице, а потом…» Передавать ли, что он молвил?

— Не таи, сказывай!

— Посмеялся над тем, что чужую невесту увел я из хором болярина Стефана, да и пообещал: рад уж или нет, говорит, ты, Спиридонович, а погляжу на твою болярышню. Мила и хороша девица — чашу меда из рук ее осушу и крепко поцелую красавицу, не по душе станется — не обессудь, не пригублю чаши.

— Ой! — щеки Ефросиньи залил яркий румянец. — От стыда сгорю. Не сказывать бы князю, где живу.

— И в том не моя вина. Не от меня князь узнал о твоем жительстве.

— Как узнал? — спросила Ефросинья, и не столько от испуга, сколько от любопытства девичьего дрогнул ее голос. — Холопы болярские не нашли, а князь не видел меня и не искал… Не колдун ли уж?

— Колдун, — засмеялся Спиридонович. — И не диво, Фрося, ему все положено знать.

…Тихо, словно крадучись, выползла из-за Ильменя темная, как ночь, грозовая туча. Никто не ждал ее. Будто невзначай, далеко-далеко, поиграла молния и вслед ей перекатился гром; похоже, что в дальнем конце улицы кони перебрали копытами бревенчатую мостовую. Туча заволокла полнеба. Резкий порыв ветра качнул березы за тыном, похлопал в жесткие ладошки тополей на дворе. Гром прогрохотал ближе.

Александр Ярославич готовился занести ногу в стремя, когда стоявший поблизости Олексич сказал:

— В пору ли нынче идти на Лубяницу, княже? Дождь застигнет в пути.