Анатолий Субботин - За землю Русскую

Битва началась, как и предполагал фон Балк, боем крестоносцев. Командор стоял на прежнем месте, опираясь на меч. За облаком пыли он хотя и не видел, но ясно представлял себе все, что совершается на поле. Смяты ряды новгородцев, воины их бегут…

— Пресвятая дева! — вдруг раздался возглас позади командора. — На поле новгородские всадники.

У фон Балка вытянулось лицо. Он тоже увидел всадников; кони их, расстилаясь над землей, приближаются к месту сражения. Должно быть, всадников увидели и воины, бившиеся с новгородцами. Пыль, клубившаяся над полем, и шум сражения начали приближаться к городу. Глаза фон Балка отказывались верить тому, что открылось перед ним: бегут ливонские воины! И не кучка всадников, не малочисленный передний полк, над которым в лучах солнца недавно сверкали серебристые зайчики копий, а огромная, неисчислимая темная лавина новгородцев преследует бегущих и поражает их.

…Зазвонили набат у Троицы. Ветер подхватил звон и разбросал его по многочисленным звонницам церквей и монастырей. Тихий, казалось, опустевший Псков ожил. Ватаги жителей, вооружаясь копьями, топорами, а кто и ослопиной, хватали и секли посадничью стражу, с боем поднимались на городские стены, сбрасывая оттуда ливонских воинов.

Со Снятной горы, где недавно стоял фон Балк, установленные новгородцами пороки мечут тяжелые камни.

Скрипят, расползаясь, рубленые ряжи окольного острога, образуя проломы. Со свистом сверлят воздух стрелы ливонских лучников, льется со стен смола, но ни стрелы, ни жестокий бой уже не в силах остановить наступающих. Нарастает шум битвы, поглощая в едином непередаваемом гуле и набат псковских церквей, и звон оружия, и клики сражающихся.

К исходу дня победители вступили в город.

Командор фон Балк с небольшим числом воинов вырвался из города и бежал. Псковские и новгородские переветы-изменники, сражавшиеся рядом с меченосцами, перебиты, а кто живы — переловлены. Пленены в битве боярин Нигоцевич и посадник псковский Твердила Иванкович.

Посадника Твердилу схватили дружинники Гаврилы Олексича. Не в лисьей шубе, не в златотканом кафтане, не в броне, а в старой дерюге, наброшенной поверх рубища, как последний холоп, плыл он в ладье к Псковскому озеру; на воде и схватили Твердилу. Нигоцевича и сотника Нежилу пленили воины Силы Тулубьева. Ох, кипятился боярин! Кричал он, ногами топал: как-де смеет подлая чадь позорить его, боярина, старого посадника новгородского!

Воевода Сила Тулубьев, признав боярина, подошел к нему и насмешливо поклонился:

— Буди здрав, Борис Олелькович! Из каких краев, с каким делом пожаловала твоя милость к нашему войску?

— Не зубоскаль, Сила! — хмуро буркнул Нигоцевич. — Милости у тебя не прошу; воеводой ты стал нынче, да мне-то глядеть тошно на твое воеводство.

— Думал я, Борис Олелькович, живучи в дальних краях, разучился ты поносить чужую честь, ан нет! Не к добру наука. Волен я казнить тебя, как изменника-перевета, но не буду… Князь Александр и войско новгородское пусть увидят именитого вотчинника во здравии.

— Не искал и не ищу видеть князя, и встречать его нет мне нужды! — выкрикнул Нигоцевич. Он выпятил грудь, высоко поднял голову и глядел на Тулубьева так, как, бывало, глядел на него, младшего боярина, в Грановитой. — И о каком ты князе сказал, Сила, не пойму.

— Полно, болярин! — остановил Нигоцевича Тулубьев. — Не первый год знает Новгород, да и ты, князя Александра Ярославича.

— Не ему ли велишь бить челом?

— Зачем велеть — сам поклонишься.

— Не поклонюсь.

— Характер тешишь, Борис Олелькович, — глаза Тулубьева строго и взыскательно смотрели из-под нахмуренных бровей. — Почто боем ты шел, поднял меч противу Великого Новгорода? Утрись стыдом, болярин! С ливонскими латинами шел ты, а не ливонец и не латин по корню. Отчизну свою забыл, честь потерял; в холопьих сенях стоял у лыцарей.

Сила Тулубьев отвернулся от Нигоцевича. Сперва, как увидел его, Сила подумал было: не с повинной ли явился боярин. А «повинную голову меч не сечет» — вспомнил воевода старую пословицу. Потому-то и обратился он к Нигоцевичу без вражды, шутливым словом. Но Нигоцевич как был, так и остался врагом. Не по нужде и принуждению принял измену — по черной совести, по дружбе с меченосцами. Не хотелось больше Силе ни говорить с ним, ни видеть его. Велел он воинам крепко держать боярина и всех, кто схвачены в его дружине.