Анатолий Субботин - За землю Русскую

— Будет ли все так, как сказал ты, отче Макарий? — выслушав чернеца, усомнился Александр. — И тебя и то, что делаешь ты, не любят на владычном дворе. Уйду из Новгорода, не стало бы помехи твоему делу?

— Спасибо на слове, княже, но не постыдно ли мне оставить незавершенным то, что почитаю делом своим?

— Верю, не легко оставить близкое сердцу, а будет ли у тебя мир с владычными попами? Не будет мира, чем оборонишься?

— Правдой моей. Авось не погибну, — усмехнулся Макарий. — Ни почестей, ни богатств не ищу я.

— В том и вина твоя перед владычными, — искренне жалея ученого книжника, бывшего наставника своего в книжном учении, сказал Александр. — Не ищешь ты почестей, не льстишь, не заискиваешь. Склонишься ли к тому, чтобы изгнать детей ремесленных мастеров из учебных палат, как велит патриарх и чего требовал у тебя монах Феогност? Ты не исполнил его веления. И моя в том вина. Вопреки воле владычных книжников, гордящихся не знаниями, а приверженностью своей ко всему ветхому и потому готовых обвинить тебя в ереси, велел я быть учительной и иконописной палатам на Нередице, какими были они; и владыку архиепискупа просил о том. Жалею, отче Макарий, что, занятый делом своим, мало бывал ты в Юрьевом монастыре. Юрьевский игумен друг родителя моего. Станется нужда — иди к нему; у игумена Нифонта найдешь утешение и поддержку.

То, о чем говорил Александр, прощаясь с Макарием, случилось раньше, чем наступила зима. Отрок Осип, ходивший вместе с Саввой в поход на Неву, владел искусством письменным. Возвратясь из похода, Осип принялся за списание евангелия. Макарий одобрил его труд.

Всю силу искусства своего вкладывал отрок в начатое дело. Писал он на тонких, ровно подобранных и разглаженных листах бересты. О труде отрока сведал игумен монастыря. Не веря в то, что кто-либо, кроме монахов и белых попов, способен к умельству списателя, — он изумился тому, что увидел, и промолвился о деле Осипа на владычном дворе. Владыка разгневался, наложил эпитимию на нередицкого игумена и воспретил списание книг мирскими людьми. В своем послании владыка ни словом не обмолвился о Макарии, как будто не искал на нем вины, но нередицкий игумен, озлобясь на чернеца, обругал его и не велел показываться в стенах монастыря.

Зимой, живя в Городище, Макарий не посещал Нередицу. Даже отроку Осипу, которого любил и способности к учению которого выделял среди других учеников, не велел бывать у себя до весны. Нередицкий игумен, изгнав Макария, не трогал списателя. Отрок оставался в монастыре. От него Макарий узнал, что в училищной палате на Нередице подвизается монах Феогност. Услышав об этом, Макарий горько усмехнулся.

— Книжник и схоласт, — сказал он. — Вырвет этот монах с корнем семя взошедшее. Остерегайся, паробче, его ума, продолжай труды свои, совершенствуйся в книжном чтении и искусстве письменном так, как велит совесть. Не вступай в открытую распрю. Зима прервала жизнь, но явится весна, и вновь откроются реки, зацветет земля, отдавая свои дары. Не смущайся временным бессильем своим, побеждает тот, в ком сильна вера.

Одиночество, в каком жил Макарий, казалось добровольным бременем, возложенным на себя чернецом. Когда-то он, ученый монах и книжник, искал наслаждения в размышлениях своих, в тишине одиночества, но жизнь поставила его ближе к людям. Тогда он по-новому, широко открытыми глазами увидел вдруг огромный мир, познал его страсти, тревоги и горечи. Макария манил этот мир. Он стремился войти в него и оставался все же тем, кем был, не решаясь переступить через узкий ручеек привычек и тишины.

Макарий хотя и не забыл совета Александра побывать в Юрьевом монастыре, но не скоро собрался туда. Прежде, посещая монастырь, он подолгу бродил в тенистой дубовой роще на берегу Волхова; входил в ворота ограды, смешавшись с толпою богомольцев. В монастыре он восхищался дивными формами каменного собора Георгия, построенного больше ста лет назад мастером Петром. Макария поражала широта замысла зодчего и искусство строителей.

С приближением весны чернец стал чаще посещать Юрьев. Пребывание его там стало теперь до того привычным, что юрьевские монахи приветствовали опального книжника как своего.

Макарий искал встречи с Нифонтом, но это не удавалось. Однажды, под вербное воскресенье, едва чернец появился в монастыре, как его позвали к старцу игумену.

Переступив порог келии, в скудном свете, проникавшем сюда сквозь узкую щель слюдяной оконницы, Макарий не сразу различил невысокую, плотную фигуру Нифонта, который сидел у грубо сколоченного стола. Раскрытая книга в почерневшем от времени кожаном переплете, лежащая перед ним, поблескивала откинутыми медными застежками. Подняв глаза на вошедшего, Нифонт легким движением руки велел ему подойти ближе.