Анатолий Субботин - За землю Русскую

Затемно уже, собираясь на Лубяницу, Федор Данилович позвал с собой Ивашку.

— Вечер хорош, отроче, — молвил. — В такой-то вечер старому не спится и молодому горяча подушка. Проводи меня на Торговую сторону.

По улицам ехали шагом. Пробовал было Ивашко горячить коня, но Данилович остановил: «Будешь в поле, отроче, там скачи вволю, а в городе, на тесовой мостовой, копыта громко стучат». Ивашко не спросил, куда едут, и боярин не сказал о том. Чуть ли не с испугом взглянул молодец на Федора Даниловича, когда тот, свернув на Лубяницу, остановился у Онцифировых ворот.

На дворе Ивашко, все еще не зная, радоваться ему или сердиться на то, что явился незваным, помог боярину сойти с коня. Данилович передал ему повод, размял уставшие от седла ноги, велел:

— Прибери коня, Ивашко! Может, долго буду в хоромах… Терпенья наберись, а где ждать — твоя воля.

Онцифир встретил боярина на крыльце.

— Спасибо за честь, осударь! — сказал он. — Не погнушался моим жильем.

— Не гостем я, Онцифире, — поднимаясь по ступенькам, ответил боярин. — Совет твой надобен.

— Мне ли в советниках быть, осударь!

— Не мал ты на Новгороде, — усмехнулся Данилович. — Староста ты мастеров оружейных, а ремесло ваше дорого.

— По ремеслу спросишь, болярин, скажу, об ином-то не обучен думать.

— Полно, Онцифире! — Поднявшись на крыльцо, Данилович остановился, чтобы отдышаться. — Не занимать тебе ума ни в гостиных, ни в болярских хоромах. С людьми живешь, думы людские слышишь.

На столе в железном подсвечнике горит восковая свеча. На передней лавке — Федор Данилович, рядом с ним Онцифир. Лучник в белой холщовой рубахе с красными ластовицами; борода у него, будто рассыпанный овсяный сноп, закрывает грудь. По другую руку боярина — кузнец Никанор, за ним Страшко, Игнат-гвоз-дочник, щитник Анфим… Позади всех, на краешке коника, кровопуск Омос. Горница в хоромах Онцифира тепла и вместительна, но так как печь в ней топится по-черному, высокий накат потолка, выложенный из круглых бревен, отлунивает в мягком сиянии свечи маслянисто-темным блеском, точно облитый смолой.

В горнице прибрано. Тесовый пол застлан мягкими ткаными дорожками; под кутним воронцом играет узорными бранями белый как снег холщовый рушник, другой — накрывает окованную медью дубовую укладку, которая стоит на лавке в красном углу.

Говорит Федор Данилович. Ремесленные молча, не перебивая, слушают неторопливую, спокойную речь боярина.

— Не с распрей пришел я к вам, добрые мужи, — говорит он, — а хочу перемолвиться словом. Свейское войско переступило рубежи наши. Страшны свей Новгороду, говорят по-за углам, а не за тем ли говорят, чтобы глаза отвести. В хоромах бояр вотчинных хитрят, выжидают… Тою мыслью тешатся: юн князь, не соберет войска. Не победы ищут ему — позора. С переветами-измен-никами Нигоцевичем и Ярославком псковским, кои живут в Риге под крылышком у меченосцев, ведут тайные речи. Довольно терпеть зло, мужи, слушать наветы… Пора хватать наветчиков и казнить за язык их. Завтра, с полудня, по указу князя зазвонит на Ярославовой звоннице вечевой колокол, соберутся на большое вече все концы городские — и софийские, и торговые; сложатся ли в одну речь голоса? Князь Александр Ярославич выйдет на вечевую степень, скажет слово о походе противу свеев, а будет ли слово его словом Великого Новгорода?

— Ремесленные мастера не укроются в лес, болярин, не будет среди них супротивников, — подумав, молвил Онцифир.

— За всех ли твое слово, Онцифире?

— Врать я не учился, болярин, и льстить не умею. Будет слово князя словом Новгорода. Отыщется черная душа да покажет вражьи когти — познает она гнев новгородцев. На Великом мосту, над старым Волховом, будет суд. Не о том тревога наша, болярин, не будет распри в Новгороде, иное тревожит: встретятся в поле полки — кто победу возьмет в битве? Силен идет враг, осударь-болярин.

— Кто возьмет победу — битва решит, Онцифире, — ответил Данилович. — Князю и воеводам его в том ведать, как ставить полки. Выступит войско, а мы… Дадим ли оружие воинам? Городовой и княжий запасы не велики, есть ли оружие у ремесленных, у вас, мастера оружейные? Поведай о том, Онцифире!

— Есть, — решительно произнес Онцифир и в подтверждение того, что сказал, пристукнул по столу ладонью. — Дадут мастера копья и рогатины, топоры боевые и луки самострельные, броню и шеломы. То ли слово молвил я, други? — Онцифир обратился к ремесленным. — Как ты судишь, Никаноре?