Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь

— Вы ведь из Орлеана, — сказал он скорее утвердительно.

— Да, — отвечал я, немало удивленный. — Разве вы заметили, когда мы подъехали сюда?

— Нет, но я посмотрел на ваши сапоги, господа, — отвечал он. — Если на них белая пыль, то едут с севера; красная пыль — с юга. Видите теперь?

— Да, вижу, — сказал я с изумлением. — Вы прошли, должно быть, строгую школу, месье Бюре.

— У строгих учителей бывают сметливые ученики, — отвечал он с усмешкой. И этот ответ мне пришлось припомнить впоследствии.

— Ведь вы также из Орлеана? — спросил я, когда мы собирались идти в дом.

— Да, также из Орлеана, господа; но раньше вас. Я везу письма… важные письма, — сказал он с таким видом, как будто удостаивал нас своего доверия.

Я опасался, что нам будет трудно отделаться от него, но оказалось все наоборот. Он с видимым удовольствием выслушал вторичное выражение нашей признательности, поклонился нам и удалился с важным видом.

При входе нас встретил хозяин гостиницы и с любопытством спросил, потирая руки и низко кланяясь:

— Из Парижа, сеньоры, или с юга?

— С юга, — отвечал я, — из Орлеана… голодные и усталые, хозяин.

— А! — воскликнул он, пропуская мимо ушей последние слова, и удовольствие засветилось в его маленьких глазах, — вы, наверное, не знаете последней новости!

— Новости! — отвечал я, мучимый усталостью и голодом. — Мы ничего не слышали, и самая лучшая новость для нас теперь, — это услышать от вас, что для нас готовится ужин.

Но даже и этот ответ не охладил его.

— Адмирал де Колиньи… Разве вы не слыхали, что с ним случилось?

— С адмиралом? Нет, что такое? — спросил я быстро, заинтересованный наконец его известием.

Но здесь я должен сделать небольшое отступление от моего рассказа.

Некоторые из моих сверстников припомнят, а молодежь слышала от других, что в то время итальянка королева-мать управляла всею Францией.

Главной целью Екатерины Медичи было сохранить влияние над сыном, бесхарактерным, слабым Карлом IX, уже приговоренным к ранней могиле. Второю ее задачею было сохранение престижа королевской власти, путем уравновешения сил двух враждующих партий — гугенотов и крайних католиков; в виду этого она заигрывала то с той, то с другой партией.

В этот момент она удостаивало особенным вниманием гугенотов. Их предводители: адмирал Гаспар де Колиньи, король Наваррский и принц Конде, по-видимому, пользовались большим расположением с ее стороны, между тем как вожаки другой партии, герцог Гиз и два кардинала из его дома, Лоррен и де Гиз, были в опале, и даже сторонник их при дворе, ее любимый сын Генрих Анжуйский, не в состоянии был склонить ее на сторону последних.

Таково было положение вещей в августе 1572 года, но ходили слухи, что Колиньи, воспользовавшись своим новым назначением при дворе, удалось приобрести такое влияние над молодым королем, что даже грозила опасность и самой Екатерине Медичи. Поэтому адмирал, на которого гугенотская часть Франции смотрела как на своего вождя, был в это время предметом особенного внимания. Партия гизов, считавшая его убийцей герцога Гиза, ненавидела его, пожалуй, с еще большей силою.

Тем не менее многие и не из числа гугенотов относились к нему с большим уважением, как к великому Французу и храброму воину. В нашей семье, хотя мы держались старинной веры и принадлежали к другой партии, мы слышали о нем много хорошего. Виконт считал его великим человеком, хотя и заблуждающимся, но мужественным, честным и даровитым, несмотря на все его ошибки.

— В него стреляли вчера, сеньоры, в то время, как он проезжал по улице Фосс, — проговорил он вполголоса. — Пока еще неизвестно выживет ли он. Весь Париж в волнении и многие опасаются беспорядков.

— Но кто же осмелился напасть на него? — спросил я с некоторым сомнением. — Ведь у него была охранная грамота от самого короля!

Хозяин наш ничего не отвечал, он только пожал плечами и, открыв дверь, ввел нас в общую столовую.

Здесь на конце большого стола уже были сделаны некоторые приготовления для нашего ужина. На другом конце сидел пожилой человек в богатом, но простого покроя костюме. Его большая голова с коротко остриженными волосами и серьезное, решительное лицо с массивными челюстями и глубокими морщинами — все это внушало почтение, независимо от его одежды. Мы поклонились ему.

Он ответил на наше приветствие, бросил на нас проницательный взор и принялся опять за свой ужин. Я заметил, что его шпага с перевязью была прислонена к ручке кресел, а на столе около него лежал, по-видимому, заряженный пистолет. Два лакея стояли за его стулом и носили тот же фамильный значок, который я заметил и между прислугою на дворе.