Всеволод Соловьев - Гений

Онъ поднялся, величественно кивнулъ мнѣ головою и ушелъ.

Черезъ нѣсколько минутъ изъ его комнаты до меня донеслось какое-то завываніе его хриплаго голоса. Потомъ онъ вдругъ будто взвизгнулъ. Онъ читалъ что-то уже не своимъ, а пронзительнымъ, пискливымъ голосомъ. Потомъ опять хриплый басъ. Меня это почему-то раздражать стало. Я ушелъ въ паркъ и первое, что бросилось мнѣ въ глаза: вокругъ всего курзала и на многихъ деревьяхъ расклеенныя огромныя розовыя, зеленыя и синія афиши, на которыхъ крупнѣйшими буквами было обозначено:

Къ курзалѣ первое представленіе знаменитаго драматическаго артиста Лидина-Славскаго. Художественная новость, никогда еще до сихъ поръ не практиковавшаяся не только въ Россіи, но и во всемъ цивилизованномъ мірѣ, даже въ Америкѣ — сценическій конферансъ. Билеты можно получать въ буфетѣ курзала.

Я отправился въ буфетъ и, заплативъ пять рублей, получилъ кресло перваго ряда.

Большая зала была приготовлена для представленія «знаменитаго драматическаго артиста», для его «сценическаго конферанса». Впрочемъ, приготовленій особенныхъ не потребовалось. Лидинъ-Славскій или не пожелалъ входить въ излишніе расходы, или рѣшилъ, что для его таланта не нужна обстановка, — какъ-бы то ни было, театральныхъ подмостковъ не существовало. Съ одной стороны залы были заперты двери, выходившія на балконъ, и отъ стѣны до стѣны протянута была на толстой веревкѣ красная кумачная занавѣска, настолько невысокая, что скрывала отъ публики окна и двери только наполовину. Знакомые желтые вѣнскіе стулья были разставлены тѣсными рядами. Первый-же рядъ, у самой занавѣски, состоялъ изъ откуда-то взятыхъ креселъ, весьма сомнительной крѣпости, и еще болѣе- сомнительной чистоты.

Когда я, въ восемь часовъ, вошелъ въ залу, публика была уже почти въ сборѣ. Вечеръ задался ненастный, вѣтряный, то и дѣло накрапывалъ дождикъ. И эта погода, вѣроятно, значительно благопріятствовала сбору. Двѣ трети залы, особенно задніе ряды, оказались занятыми.

Я прошелъ къ своему креслу и очутился среди цвѣта — скаго общества. Но я не видѣлъ въ первую минуту всѣхъ этихъ кавалеровъ и дамъ, я видѣлъ только, черезъ два кресла отъ меня, прелестное лицо жены «знаменитаго» артиста. Она была все въ томъ-же скромномъ темномъ платьѣ, въ которомъ я ее увидѣлъ въ первый разъ на балу, съ той-же красненькой ленточкой на шеѣ. Она показалась мнѣ очень блѣдной; глаза ея лихорадочно горѣли, ей было такъ неловко, такъ, видимо, тяжело въ этомъ креслѣ перваго ряда, среди обращенныхъ на нее со всѣхъ сторонъ взглядовъ.

Зачѣмъ она здѣсь! Ей лучше было-бы совсѣмъ не показываться, или быть гдѣ-нибудь тамъ, за этой кумачной занавѣсью въ той гостиной, гдѣ навѣрно находится теперь онъ, и откуда онъ долженъ выйти. Зачѣмъ она здѣсь? Навѣрно, это онъ ее заставилъ, какъ тогда, на балу, заставилъ ее танцовать… Она и теперь не осмѣлилась ослушаться, и сидитъ какъ на раскаленныхъ угольяхъ; а вокругъ нея нескромное перешоптываніе, враждебные взгляды, циничныя усмѣшки. Мнѣ захотѣлось подойти къ ней, увести ее отсюда; но я не посмѣлъ даже ей поклониться, потому что она, встрѣтясь съ моимъ взглядомъ, сдѣлала видъ, что меня не замѣчаетъ. Я постарался о ней не думать.

Къ это время въ заднихъ рядахъ стало выражаться нетерпѣніе. Кто-то изо всѣхъ силъ стучалъ палкой, чей-то густой басъ крикнулъ: «пора!» Два ресторанныхъ лакея, пробравшись между рядами публики, скрылись за занавѣсью и старались ее раздернуть, что, однако, никакъ имъ не удавалось. Наконецъ, нѣсколько человѣкъ зрителей пришли имъ на помощь, и кое-какъ удалось сдернуть занавѣсъ въ одну сторону. Теперь передъ зрителями была только одна толстая веревка.

Мнѣ положительно въ первый разъ приходилось, во время представленія, оказаться на сценѣ; но, впрочемъ, никакимъ образомъ нельзя было назвать сценой то, что было предо мною. У дверей и оконъ, выходившихъ на балконъ, было поставлено нѣсколько кадочекъ, съ чахлыми миртами и олеандрами; на полу, въ двухъ шагахъ отъ перваго ряда, красовался старый персидскій коверъ, въ углу зачѣмъ-то поставили деревянную, выкрашенную въ зеленый цвѣтъ колонну и на ней бюстъ Пушкина. Вотъ и все.

Я не утерпѣлъ — взглянулъ на Софи. Глаза ея были совсѣмъ закрыты, на лицѣ выражалось страданіе. Дворъ въ боковую гостиную отворилась — и передъ нами появился Лидинъ-Славскій. Что за фигура! Онъ былъ одѣтъ въ средневѣковый испанскій костюмъ съ громадными буфами на рукахъ и на бедрахъ. Его длинныя и сухія какъ жерди ноги были обтянуты въ трико лиловаго цвѣта, за плечами красовалась коротенькая епанча, съ боку шпага. Онъ оставилъ нетронутыми свои длинные вылѣзшіе волосы и только на лицо въ изобиліи насыпалъ пудры, такъ что оно окончательно превратилось въ маску. Нельзя выразить жалкаго комизма этой невозможной фигуры! И это тутъ, въ двухъ шагахъ отъ зрителей, при блѣдномъ боковомъ освѣщеніи лампъ…