Всеволод Соловьев: Гений

Я назвалъ себя.

— Та-акъ-съ!.. — протянулъ онъ. — Ну, а меня… вы, конечно, знаете?

Я даже смутился, откуда и какимъ образомъ я могъ знать его?

— Нѣтъ, до сегодня я не имѣлъ удовольствія васъ видѣть, — сказалъ я, стараясь не улыбнуться.

— Странно, я — Лидинъ-Славскій…

Невозможно выразить ту важность, съ какою онъ произнесъ эту фамилію. Ну, совсѣмъ какъ-бы онъ мнѣ сказалъ: «я Бисмаркъ», или, по меньшей мѣрѣ, «Фердинандъ Кобургскій».

«Лидинъ-Славскій?! что это такое?.. — соображалъ я. — Дѣланное имя… вѣрно, актерское прозвище». Лидинъ-Славскій — какъ-будто я что-то такое слышалъ, но что именно, не могъ вспомнить. Однако, я видѣлъ ясно, что если признаюсь въ своемъ невѣжествѣ, то создамъ себѣ въ немъ непримиримаго врага, а мнѣ этого, хотя-бы ради его спутницы, не хотѣлось.

— А, очень пріятно! — проговорилъ я.

Онъ покровительственно пожалъ мнѣ руку.

— Такъ вы меня никогда не видали, ни въ одной изъ моихъ ролей? — повидимому, съ очень искреннимъ, изумленіемъ вдругъ воскликнулъ онъ.

Теперь я вспомнилъ. Да, конечно, Лидинъ-Славскій, это провинціальный драматическій акторъ, имя котораго еще недавно попалось мнѣ въ какой-то газеткѣ.

— Я живу въ Петербургѣ,- постарался я извиниться. Но и это не вышло.

— Да я игралъ и въ Петербургѣ… въ «Клубѣ взаимнаго вспоможенія»… шекспировскія и шиллеровскія роли, — объявилъ онъ. — По, можетъ быть, вы искусствомъ не интересуетесь?

— Напротивъ, я очень люблю театръ.

— Пріятно слышать. Такъ вотъ что, сосѣдъ: теперь еще не поздно, зайдите ко мнѣ, побесѣдуемъ, разопьемъ бутылку; я привезъ съ собою недурное вино…

Благосклонность послышалась въ его голосѣ.

Я хотѣлъ сказать, что мнѣ пора спать, что я лѣчусь и вина не пью, но я вспомнилъ прелестное и загадочное лицо его спутницы, и вмѣстѣ съ нимъ вошелъ въ его комнату. Это была такая же комната, какъ и моя. Въ ней никого не оказалось. Та, ради которой я вошелъ сюда, ушла въ помѣщеніе рядомъ, бывшее очевидно спальней, и полузатворила за собою дверь, предварительно, однако, зажегши на столѣ двѣ свѣчки.

Лидинъ-Славскій оглядѣлся, тряхнулъ головою и крикнулъ:

— Софи, гдѣ ты? поди сюда, да принеси намъ бутылку вина и два стакана. Садитесь… — величественно указалъ онъ мнѣ на кресло возлѣ стола.

У порога спальни показалась Софи. Она была блѣдна, тѣнь неудовольствія легла между ея сдвинувшимися тонкими бровями, сказалась въ уныломъ и въ то-же время строгомъ, на мгновеніе остановившемся на мнѣ, взглядѣ.

Лидинъ-Славскій небрежно произнесъ мою фамилію и прибавилъ:

— Это моя жена, рожденная… — онъ назвалъ одну изъ очень извѣстныхъ старыхъ русскихъ фамилій.

Я поклонился. Она кивнула головою, скрылась и черезъ мгновеніе принесла и поставила на столъ бутылку и два стакана.

— Извините, ужасно голова болитъ, я лягу, — проговорила она своимъ нѣжнымъ голоскомъ, полувзглянувъ на меня, и исчезла, Дверь за нею заперлась.

— Мы еще встрѣтимся и поговоримъ, — сказалъ я:- теперь-же нашимъ разговоромъ мы только обезпокоимъ вашу супругу…

Но онъ взялъ меня за руку и почти повелительно прохрипѣлъ:

— Садитесь, дверь заперта, кричать мы не станемъ, во всякомъ случаѣ нашъ разговоръ обезпокоитъ мою супругу меньше, чѣмъ дѣтскій крикъ въ сосѣднемъ помѣщеніи, рядомъ съ нашей спальней. Я васъ не выпущу, пока вы не выпьете со мною стаканъ вина.

— Да мнѣ вино запрещается…

— Пустяки!

— Берите бутылку и хоть перейдемъ въ мою комнату, это все-же дальше, — рѣшительно объявилъ я.

Онъ хотѣлъ было протестовать, но я уже былъ у двери, уже вышелъ въ корридоръ.

Когда я зажегъ у себя свѣчи, его нелѣпая фигура, покрытая гофрировками и съ бутылкой въ рукѣ, стояла передо мною.

— Вы, однако, попробуйте моего вина; этакого здѣсь, въ этомъ несчастномъ — скѣ, ни за какія деньги достать нельзя.

Онъ нѣсколько дрожавшей рукою налилъ два стакана.

— Попробуйте!

Онъ какъ-то ввернулъ мнѣ стаканъ въ руку, чокнулся и отпилъ изъ своего. Я глотнулъ почти машинально.

— Ну что, дурно винцо?

— Хорошо, но я все-же пить не стану, мнѣ строго запрещено, и ужъ особенно красное вино.

— Какъ знаете, — мнѣ не запрещено, и нить я буду!

Развалясь на моемъ диванѣ въ самой невозможной позѣ, онъ приподнялъ на меня тяжелыя вѣка своихъ оловянныхъ глазъ.

— Да-съ, — сказалъ онъ, кривя ротъ въ какую-то неестественную усмѣшку:- трудно у насъ на Руси живется выходящему изъ общаго уровня, живому, истинному таланту!