Всеволод Соловьев - Наваждение

— Ты знаешь, André,- заговорила Зина, прежде чѣмъ я могъ произнести слово: — я здѣсь не случайно, я была у тебя. Мнѣ сказали, что ты въ Эрмитажѣ и я отправилась искать тебя. Ты мало измѣнился; ну, а я какъ.

— Да и ты мало измѣнилась. Скажи, какъ ты здѣсь, на долго-ли? Что ты дѣлаешь, что съ тобою? Все скорѣе разскажи мнѣ.

И она стала мнѣ разсказывать. Ея тетка умерла, она опять одна съ очень маленькими средствами. Она еще не знаетъ что будетъ дѣлать, гдѣ будетъ жить. А теперь остановилась въ домѣ своего бывшаго опекуна, одного стараго генерала.

— Можно къ тебѣ? — спросилъ я.

— Конечно, разумѣется, пойдемъ сейчасъ! Ты увидишь моего генерала, отличный старикашка, страшно богатъ и влюбленъ въ меня.

Мы поѣхали.

Генералъ былъ дома. Зина меня сейчасъ представила какъ родственника и стараго друга дѣтства. Впрочемъ, онъ зналъ мою мать и встрѣтилъ меня необыкновенно любезно.

Зина пріѣхала въ Петербургъ два дня тому назадъ, прямо къ генералу, съ которымъ заранѣе списалась.

Кажется, тутъ не было ничего страннаго и непонятнаго: пожилой человѣкъ, товарищъ и даже родственникъ ея отца, ея бывшій опекунъ, конечно, она имѣла полное основаніе у него остановиться; но мнѣ сразу показалось въ домѣ этомъ что-то странное. Самъ генералъ не представлялъ ничего интереснаго: ему на видъ казалось лѣтъ за пятьдесятъ пять, когда-то, вѣрно, онъ былъ очень красивъ, и теперь еще на его старомъ лицѣ оставались слѣды этой красоты. Къ тому-же онъ тщательно собою занимался. Его сѣдые порѣдѣвшіе волосы были необыкновенно аккуратно расчесаны, усы надушены, одежда изысканна.

Онъ называлъ Зину своей дорогой дѣвочкой и обращался съ нею какъ нѣжный отецъ; она-же относилась къ нему довольно презрительно и почти въ глаза надъ нимъ смѣялась.

Я узналъ, что генералъ еще прежде, раза два, проводилъ лѣто у Зининой тетки. Зина сказала мнѣ, что онъ влюбленъ въ нее, и черезъ четверть часа я уже отлично понялъ, что она сказала правду: подъ отеческой нѣжностью старика видно было другое чувство.

Мнѣ все это показалось очень безобразно, мнѣ захотѣлось, чтобы Зина поскорѣй куда-нибудь уѣхала — все равно куда, только подальше-бы отъ этого генерала.

Наконецъ, мы остались съ ней вдвоемъ.

— Ну, какъ тебѣ понравился старикашка? — спросила она меня.

— Что-же въ немъ особеннаго? Ничего… только это, кажется, правду ты сказала, что онъ влюбленъ въ тебя, и это мнѣ очень не нравится.

Она засмѣялась.

— Что-же тутъ такого? Совершенно въ порядкѣ вещей! Ещебы онъ въ меня не влюбился!.. Давно ужъ вздыхаетъ! Еще третьяго года, лѣтомъ, въ деревнѣ… И если-бы ты зналъ какъ все это смѣшно!.. У меня, вѣдь, тамъ, что ни день, то новый женихъ являлся, и старикъ ко всякому ревновалъ меня. Если-бы не онъ, такъ я, кажется, умерла-бы отъ скуки!

— Такъ у тебя много было жениховъ, — сказалъ я:- отчего-же ты до сихъ поръ не вышла замужъ?

Она взглянула на меня и лицо ея вдругъ стало серьезно.

— Да сама не знаю, — проговорила она.

— Неужели тебѣ никто не нравился?

— Какъ не нравился, многіе нравились, даже влюблялась. Одинъ разъ совсѣмъ была готова выйти замужъ, но только что этотъ господинъ сдѣлалъ мнѣ предложеніе, какъ вдругъ, въ одну минуту, онъ мнѣ опротивѣлъ. Просто тошно было мнѣ смотрѣть на него! Да если-бы тогда и вышла замужъ, такъ, можетъ быть, единственно только для того, чтобы подразнить генерала.

Это была прежняя, не измѣнившаяся Зина.

Намъ было о чемъ поговорить съ ней, и мы говорили много, но оба тщательно избѣгали возвращаться къ нашимъ собственнымъ воспоминаніямъ. Кромѣ Зининаго признанія объ ея отношеніяхъ къ женихамъ, между нами не было сказано ни одного настоящаго, искренняго слова. Говорили обо всемъ, но не говорили о самомъ важномъ.

— А знаешь, вѣдь, мнѣ сказали, что ты собираешься жениться, правда-ли это? — спросила Зина.

— Кто-же тебѣ могъ сказать?

— Это все равно, только сказали. Правда-ли это?

— Нѣтъ, не правда, — отвѣтилъ я и отвѣтилъ искренно: я теперь зналъ что не женюсь, я зналъ, что моя жизнь опять разрушена и опять началось новое.

— А я такъ, можетъ быть, очень скоро выйду замужъ, — шепнула Зина, прощаясь со мною.

— За кого? — спросилъ я.

— За генерала.

Она смѣялась, но какимъ-то неестественнымъ смѣхомъ, отъ котораго у меня прошелъ морозъ по кожѣ.

Я вышелъ отъ нея опять въ туманѣ, опять измученный и недоумѣвающій.

Прошло два дня и эти два дня я не выходилъ изъ дома. Я бродилъ по цѣлымъ часамъ изъ угла въ уголъ въ совершенномъ оцѣпѣненіи, не зная даже, думалъ-ли я что-нибудь. Я только понималъ, что снова началась старая болѣзнь и все, чѣмъ жилъ я до сихъ поръ, чѣмъ жилъ еще нѣсколько часовъ тому назадъ, ушло отъ меня, потеряло для меня всякій смыслъ.