Иван Полуянов - Одолень-трава

— Семья на руках.

— Понимаю. И мы из крестьян. К-ха… к-гм! Куда было грамотному податься мальчику крестьянскому, из бедной семьи? В урядники либо в писари, а повезет, то в духовную семинарию. — Дернул батюшка ртом: — В попы, в-вот! Чаялось ли, что прихожане над божьим храмом флаг выставят? Что пастыря духовного по указу из Москвы жалованья лишат?

Откашливался, на посох батюшка свешивал неопрятную бороду.

— Овдокша с барочными гвоздями носится: церковь хочет заколотить, прости его невежество, господи!

Под большущими валенками с кожаными калошами визжал снег.

— Того-самого, Федя, дров поколоть не зайдешь? Матушка щец наварила. Книжка есть отменная: «Герой нашего времени», проза поручика Лермонтова.

— Не-е, офицеры ныне не в моде, батюшка. Хотите, очки вам из города привезу? Меня в почтальоны определили. По решению волисполкома.

— Глазами я вполне доволен, — обиделся батюшка. — Полагал тебя, оглобля, к чтению приохотить. Очки-и… Овдокше бы их! Темный, а в политику прет самосильно!

Через волость шли солдаты. За ковригу хлеба легко было выменять гранату, патроны; на самогон — револьвер, а то и винтовку-драгунку; на осьмину табаку — котелок, трофейный штык-тесак, которым удобно щепать лучину. Несли солдаты рассказы о штурме Перемышля, о гнилых окопах — правду о постылой войне. Вместе с солдатами Петроградского и Московского гарнизонов шла правда о революции. О мире, о земле. О Ленине. О взятии Зимнего дворца и боях в Кремле.

В волостном исполкоме, однако, верховодил Леонтий Сазонов. Согнал его с насиженного места Достовалов. В волисполком кузнец свалился как снег на голову. Пришел вместе с Овдокшей:

— Где печать, Леонтий? Сдай дела.

— Как избранник народа, — напыжился Сазонов, — не тебе я подотчетен. Предъяви сперва мандат.

— Этот мандат тебя устроит? — о стол брякнул наганом Григорий Иванович. — Евдоким, — велел он Овдокше, — зови на сходку раменцев.

Помню, как Овдокшу выбрали волостным депутатом. На сходке Квашня к месту и не к месту возглашал: «Даешь мировую революцию! Даешь коммунизму!» Викентий Пудиевич спросил:

— Евдоким, как ты представляешь коммунизм, поделись с нами соображениями.

Потел Овдокша, язык у него заплетался — смотреть на мужика было жалко. Будто на посмешище выставленный, маялся, не зная, что ему сказать.

— Это самое, товарищи, — комкал Квашня зажатую в руке шапчонку. — Советы, перво-наперво. Сверху донизу, как Ленин указует. А коммуния… Перво-наперво, справедливость, — озирался он вокруг, кто бы ему подсобил. — Значит, полная заединщина промеж трудового народа в мировом масштабе.

«Масштаб» — слово ученое. Сходка попритихла уважительно.

Не утерпел Квашня и ляпнул, ободренный всеобщим вниманием:

— Баб, товарищи, будем водить в шелковых сарафанах. Гимназию в Раменье откроем детишек учить.

Дружным хохотом грохнула сходка, думалось, стекла из рам брызнут:

— Га-а… Пелагея Квашенкова в шелках!

— Овдокша, он до гимназии доведет.

Достовалов в председательский колокольчик звенел, призывал:

— Граждане, соблюдайте порядок! Вопрос обсуждаем серьезный!

Викентий Пудиевич в общем шуме и хохоте предложил:

— Есть мнение: выдвинуть Евдокима Николаевича в состав волостного Совета.

Смехом и проголосовало Раменье за Овдокшу.

Теперь он наторел выступать на митингах.

Словно сейчас его вижу: в одной руке выменянная у прохожих солдат зажигалка, в другой ком снега.

— Как огню, товарищи, — тряс Овдокша зажигалкой, пламя ее смигивало, — как красному огню с белым снегом не сродниться, так не быть согласию трудового народа с капиталом. Кто не с нами, тот против нас!

Глядя на него, я удивлялся: Овдокша ли это, над кем потешалось Раменье?

Я ношу ему губернские «Известия». Неграмотный, Овдокша считает, газета ему полагается как депутату.

«Луч», «Вольное слово», «Епархиальные ведомости» — полно всяких газет выходило. В один голос ругали они большевиков. Брестский мир. В уезде и губернии от времен Керенского нетронутыми оставались земства, думы, союз городов. Север, окраина, чего уж! Настолько мы обособились, что и Россия вроде, но будто и не Россия.

Все же отощала моя почтальонская сумка, когда стали прикрывать антисоветские газеты одну за другой.

Мне от того большая выгода: разнесу письма по избам, пакеты с директивами сдам в волисполком под расписки — и на свою пожню косить сено, метать стога.

Меня ждут, небось с обеда Маняша с Петей сидят на изгороди: