Александр Антонов: Государыня

— Уйми лихоманку, сынок. Мама и дедушка с тобой, и в беде не покинут.

— Страшно, матушка. Домой бы, в опочиваленку, — с дрожью в голосе отзывался отрок.

Тогда Иван Васильевич прижал внука к себе сильнее и, склонившись, сказал:

— Я с тобой, Митяша, и всё будет боголепно.

Государь не верил в сказанное им, но, кроме как словами, ничем не мог защитить внука: стихия властвовала и над ним.

За спиной великого князя стояли бояре, князья, дьяки, о чём‑то вели речь, но колокольный набат глушил их слова. Государь словно забыл о свите. Болел душой и сердцем Иван Васильевич за Москву, как и тогда, двадцать три года назад, выгоревшую полностью. А спустя три года болел и негодовал: бесчинством татар была погублена Москва. Воины Большой Орды, хитростью проникнув в стольный град с караваном торговых людей, учинили поджоги. Лишь однажды разгневанная стихия расправилась со стольным градом. Это случилось пятнадцать лет назад. После долгого суховея гроза запалила дома на Варварке и Пречистенке, оттуда разгулялась по всей Москве.

«Господи, сколько страданий, какой урон народному добру наносили пожары. Теперь вот новое несчастье. Да ещё крымский хан вот–вот прихлынет. То‑то поруха будет державе!»

В этот миг на колокольню влетел боярский сын Никита Свиблов. Он подбежал к Ивану Васильевичу и с поклоном доложил:

— Государь–батюшка, огненное зелье спасли, едва успели выхватить из пламени. Вывезли двадцать возов за Яузу да тридцать за Москву–реку в Донской монастырь.

— Всё зелье надо было везти в Донской монастырь. Надёжно ли везли? Были ли ратники при нём?

— Были, батюшка, и возы кошмами укрыли.

— Однако мчи в Заяузье и вели отправить всё зелье в Донской монастырь. И рьяно проследи, чтобы всё упрятали в погреба. Глаз не спускать. Ещё в Кожевенной слободе не упустите зелье. Головы сниму, как огонь доберётся.

— Исполним, государь, — ответил Свиблов и покинул колокольню.

Сей же миг возникли новые служилые люди. Растрёпанный, в копоти, дьяк склонился перед Фёдором Курицыным:

— Батюшка Фёдор, проси у государя ратных людей житные дворы оборонять от разбойных ватаг.

— Прихлынули‑таки, вороги! — отозвался Фёдор. — Спрошу, не мешкая, государя. — Он шагнул к великому князю: — Иван Васильевич, дай сотню воинов с Ходынки. Житные дворы надо спасать от разбоя.

— Шли моим словом туда человека.

А перед Иваном Васильевичем уже возник воевода Игнат Кутузов.

— Царь–батюшка, потребно рать из Кунцева пригнать. Не управляются мои воины. Разбои всюду начались.

— Кто в тати пошёл добро грабить?

— Мордва и черемисы, ещё татары вольничают.

— Шли конного в Кунцево. Пусть моим именем поднимет полк воевода Пронский да на рысях ведёт его в Москву, — повелел государь Кутузову.

А пожар ширился, от Неглинной подобрался к Китай–городу. «Тут и до Кремля рукой подать», — мелькнуло у Ивана Васильевича.

— Господи Всевышний, оборони нас! — воскликнул он и вознёс упование к митрополиту Зосиме, который с клиром [1] Клир — общее наименование служителей культа какой-либо церкви. и многими священниками всё ещё вёл крестный ход вокруг Кремля, дабы Зосима упросил Спасителя накрыть своим крылом святыню России и его, великого князя, детище — Кремль.

Государю было чем гордиться: всё, что уйдёт после него в грядущие века, возведено его заботами и радением. «Вот и Успенский собор, которому нет равных в державе и за рубежами, — моё детище», — подумал он. Однако посильное радение о Кремле Иван Васильевич проявил и в этот трагический вечер. С первой вестью о пожаре он распорядился сотнями своих личных ратников и расставил их по всему Кремлю, по крышам хором и палат для защиты от огненных летающих «птиц». Напомнил при этом, что каждый будет наказан смертью или вечным заточением за любое, даже самое малое пренебрежение долгом. Знал государь, что страх заставит воинов бороться с огнём, не щадя жизни. Хотя по натуре своей он не любил жестокость и потому вновь и вновь возносил к Всевышнему горячие слова: «Господи милосердный, прости меня за деяния чрезмерные, помоги нам!»

Ведали москвитяне всех чинов и званий — от боярина и князя до простого гражданина, до нищего — сию черту нрава Ивана Васильевича и спасали Москву не из страха, а ради чести. И в эти часы народной беды тысячи горожан от мало до велика тащили с Москвы–реки, с Яузы и Неглинной кади, бадьи, корчаги, кувшины с водой, дабы вылить её на горящий дом, на соседний с горящим с одной жаждой — одолеть пожарище. И докладывали служилые люди государю, что на Мясницкую огонь не пустили, на Варварку — тоже, что близ Охотных рядов остановили. Но пожар всё-таки набирал силу, свирепствовал жестоко, и в этот миг в Кожевенной слободе высоко в небо взметнулся столб огня, его разбросало веером, но ввысь полетели какие‑то предметы, и вскоре вздрогнула под ногами от взрыва колокольня, калёным жаром отшатнуло всех от парапета, из груди Ивана Васильевича вышибло воздух, и он громко ахнул. Переведя дыхание, спросил: