Хосе Рисаль - Флибустьеры

— Вы знаете, человек он влиятельный; это он освободил вашего дедушку из тюрьмы… По одному его слову могут сослать новорожденного, а злодея от петли избавить.

Хулия ничего не сказала, но сестра Бали так ухватилась за совет судьи, точно вычитала его в молитвеннике: она хоть сейчас готова идти с Хулией в монастырь. Кстати, ей надо выпросить там ладанку в обмен на четыре серебряных реала. Но Хулия отрицательно покачала головой, она не хотела идти в монастырь. Сестра Бали догадалась о причине — отца Каморру называли «повесой», он был большой озорник! — и стала успокаивать девушку:

— Нечего тебе бояться! Ведь я пойду с тобой! Разве ты не читала книжечку «Танданг Басио», которую нам давал священник? А там говорится, что девушки должны ходить в монастырь, даже тайком от родителей, и рассказывать обо всех домашних делах! Вот как! А книжка-то напечатана с разрешения самого архиепископа, не кого-нибудь!

Желая прекратить этот разговор, Хулия с досадой сказала набожной старушке, чтобы та, если ей угодно, пошла сама. Но тут сеньор судья, рыгнув, заметил, что мольбы юной девицы больше трогают сердце, чем слова старухи, — само небо кропит росою свежие цветы обильней, нежели засохшие.

Хулия не ответила, обе женщины вышли. На улице Хулия наотрез отказалась идти в монастырь и повернула домой. Сестра Бали, обиженная таким недоверием к ее почтенной особе, всю дорогу читала Хулии длиннейшее нравоучение.

Но как могла Хулия сделать этот шаг? Она прокляла бы себя, и люди бы ее прокляли, и господь бог! Ей не раз говорили — верно то было или нет, — что если она принесет себя в жертву, отца помилуют, и все же она не послушалась, хотя совесть терзала ее, напоминая о дочернем долге. А теперь она должна решиться на это ради Басилио, ради жениха? Стать посмешищем для всего света, чтобы и Басилио ее презирал! Нет, ни за что! Лучше повеситься или кинуться в пропасть. Все равно она, негодная дочь, и так уже проклята богом!

Бедняжке Хулии пришлось еще выслушать попреки родственниц, которые, не зная о домогательствах отца Каморры, смеялись над ее страхами. Неужто она думает, что отец Каморра позарится на простую крестьянку, когда есть столько получше ее? И простодушные женщины называли имена богатых и хорошеньких девиц, которых священник не удостоил своим вниманием. А пока она колеблется, Басилио могут расстрелять! Хулия затыкала уши, растерянно озиралась; хоть бы один человек нашелся, кто бы заступился за нее! Она с мольбой смотрела на дедушку, но старик молча разглядывал свое охотничье копье.

Ночью она почти не спала. Кошмарные видения, окровавленные призраки вихрем кружились перед ней, она ежеминутно просыпалась, вся в холодном поту. Ей слышались выстрелы, она видела своего отца, который так любил ее, — он сражается в лесах, его травят, как зверя, потому что она не захотела его спасти. Отец превращался в Басилио — юноша умирал, обратив к ней укоряющий взгляд. Хулия соскакивала с постели, падала на колени, молилась, рыдала, звала свою мать, просила смерти. Была минута, когда она, обезумев от страданий, решилась тут же бежать в монастырь, но вовремя вспомнила, что еще темно.

Наступило утро, и ночные страхи отчасти рассеялись.

Дневной свет принес надежду. Но к вечеру по деревне разнеслись тревожные вести, говорил, что кого-то расстреляли. Хулия опять провела мучительную ночь. Нет, это невыносимо — лишь только забрезжит заря, она пойдет к священнику, а потом покончит с собой: только бы прекратить эту пытку!

Но утром у нее снова появилась надежда, что Басилио отпустят. Весь день она не выходила из дому, не пошла даже в церковь. Она боялась услышать дурные вести, боялась, что поддастся уговорам.

Так прошло несколько дней — Хулия то молилась, то проклинала, то призывала смерть. День был передышкой, днем она верила, что произойдет чудо. Вести из Манилы, правда, не слишком достоверные, приносили некоторое утешение. Поговаривали, что кое-кого из узников выпустили благодаря хлопотам покровителей, но для острастки кого-нибудь непременно да покарают. Кого же? Хулия вздрагивала и, ломая руки, спешила уйти домой. Затем наступала ночь, страхи разрастались, ей мерещились картины одна ужаснее другой, Хулия боялась уснуть, во сне ее преследовали кошмары. Стоило сомкнуть веки, она видела полные укора глаза Басилио, отца, в ушах звучали их стоны, жалобы. Вот ее отец, голодный, худой, оборванный, бродит по лесу, и негде ему приклонить голову; вот Басилио, изрешеченный пулями, умирает на дороге — так умирал на ее глазах один односельчанин, которого застрелили гражданские гвардейцы. Она видела веревки, врезавшиеся в тело юноши, кровь, струйкой стекавшую изо рта, слышала его слова: «Спаси меня, спаси! Ты одна можешь меня спасти!» Потом раздавался хохот, она оборачивалась и видела отца, осуждающе качавшего головой. Хулия просыпалась, привставала на своей циновке, проводила рукой по лбу, чтобы откинуть волосы: лоб был в холодном поту, холодном, как сама смерть!