Хосе Рисаль - Флибустьеры

— Мама, мама! — стонала девушка.

А в это время те, кто распоряжался судьбами народа, все те, кто попирал законы и поощрял насилие, спали спокойно, не видя снов, не зная угрызений совести.

Наконец в деревню приехал человек из Манилы и рассказал, что выпустили на свободу всех арестованных, кроме Басилио, у которого не нашлось покровителя. В Маниле говорят, прибавил он, что Басилио сошлют на Каролинские острова, заставив подписать бумагу, в которой он якобы сам просит об этом. Приезжий из Манилы будто видел даже пароход, на котором Басилио отправят.

Эта весть заставила Хулию решиться; впрочем, ее рассудок был уже сильно расстроен бессонными ночами и страшными видениями. Бледная, с блуждающим взором, явилась она к сестре Бали и глухим голосом сказала, что готова идти к священнику и просит ее проводить.

Сестра Бали обрадовалась, сразу стала собираться, она не сомневалась в успехе и подбадривала Хулию. Но девушка, казалось, не слышала обращенных к ней слов и только торопила старуху: скорее, скорее в монастырь! Хулия надела свое лучшее платье, красиво причесалась, лицо у нее было возбужденное; она говорила много, но все как-то бессвязно.

Они отправились в путь. Хулия шла впереди и то и дело подгоняла спутницу. Но чем ближе к городу, тем нерешительней становились ее шаги, нервическое возбуждение сменилось унынием, Хулия умолкла и даже начала отставать от сестры Бали. Теперь старухе приходилось ее подгонять.

— Смотри, опоздаем! — говорила сестра Бали.

Хулия плелась за ней, бледная как смерть, опустив голову, не смея поднять глаз. Ей чудилось, что все на нее смотрят, указывают пальцами. Ей уже слышались гнусные ругательства, оскорбления, но она старалась ни о чем не думать. Однако, увидев стены монастыря, Хулия задрожала всем телом и остановилась.

— Вернемся в деревню, вернемся! — взмолилась она.

Сестре Бали пришлось взять ее за руку и потащить за собой. Старуха успокаивала Хулию, напоминала о душеспасительных книжках, говорила, что не оставит ее одну и нечего ей бояться. У отца Каморры голова другими делами забита, очень ему нужна бедная крестьянка…

— Нет, нет! — с ужасом бормотала девушка. — О нет, не надо, смилуйтесь!..

— Ну что ты, глупенькая…

Сестра Бали подталкивала ее, Хулия упиралась. Ее бледное лицо исказилось ужасом; она видела пред собою смерть.

— Ладно, вернемся, если хочешь! — с досадой воскликнула наконец добрая старушка, не видевшая в их затее никакой опасности: отец Каморра хоть и слывет озорником, но при ней-то он не осмелится…

— Что ж, пусть бедняжку дона Басилио сошлют, пусть его пристрелят в дороге и скажут, будто он пытался убежать! — прибавила она. — Вот когда он умрет, тогда ты раскаешься. Я-то ему ничем не обязана. На меня он не сможет пожаловаться!

Этот упрек переполнил чашу. Гнев, отчаяние вскипели в душе Хулии. Она зажмурила глаза, чтобы не видеть пропасти, в которую должна броситься, и решительно устремилась в монастырь. Только глубокий, протяжный вздох вырвался из ее груди. Сестра Бали засеменила следом, бормоча советы…

Вечером по городу разнесся слух, который передавали друг другу шепотом, опасливо озираясь.

Говорили, что в этот день из окна монастыря выбросилась девушка и разбилась насмерть. Почти одновременно из ворот монастыря выскочила старуха и, истошно крича, бросилась бежать по улицам. Благоразумные горожане не называли имен, мамаши щипали дочек за всякое, по их мнению, неосторожное слово. И еще говорили, что несколько часов спустя, когда уже стемнело, в город пришел какой-то старик, видимо, из деревни, и начал стучать в монастырские ворота, запертые на замок и охраняемые служками. Старик барабанил кулаками по воротам, бился о них головой, выкрикивая что-то невнятное, как немой, пока его не отогнали пинками и подзатыльниками. Тогда он пошел к дому префекта, но ему сказали, что префекта нет дома, он в монастыре; старик отправился к мировому судье того тоже не было дома, и его вызвали в монастырь; пошел к лейтенант-майору, и этот оказался в монастыре; в казарму — лейтенант гражданской гвардии тоже в монастыре. Старик вернулся в свою деревню; он плакал в голос, как дитя, и жалобные его вопли раздавались в ночной тьме по всей деревне. Мужчины стискивали зубы, женщины складывали руки для молитвы, испуганные собаки и те, поджав хвост, прятались по дворам!

— Ах, господи, господи! — вздыхала одна бедная изможденная женщина. — Пред тобой все равны, и богач, и бедняк, и белый, и черный… Да будет твой суд справедлив!