Савва Дангулов: Дипломаты

Петр не мог не спросить себя: «Разрыв ли это и надо ли было вести к разрыву?» Он затревожился: «Однако ты действительно на острове! Не исключено, что Тейлор на этом сочтет свою миссию завершенной и отстранится — в сущности, события пришли к логическому концу и для него. Кто выиграет от такой перспективы?» Литвинов останется в Брикстон-призн, а этим определяется и результат миссии Петра на британские острова. Но в какой мере возможен такой исход? Разумеется, англичане пренебрегут судьбой Литвинова и оставят его в Брнкстон-призн на месяцы и месяцы, как оставили они там Чичерина. Но пренебрегут ли они судьбой Локкарта? Все свидетельствует о том, что они спешат. Очевидно, Петр вел себя верно и не о чем жалеть. Легко сказать: жалеть не о чем. Когда ты один, наверно, так же трудно принять решение, как и его выполнить. Значит ли это, что ты не должен принимать решение?

Вернувшись в гостиницу, Белодед взглянул на деревянное гнездышко с ключом от номера. Завтра среда, и Кира могла подтвердить свидание письмом или телеграммой. Но в деревянном гнезде покоился только ключ. Петр ждал телеграммы до конца дня, потом утром — напрасно. Он позвонил из города в отель — результат тот же. Потом он подумал, что она всегда была точна, точна до обидного, и решил, что она будет, будет в их час. Он вернулся в отель без четверти шесть — она ждала его в холле, все за тем же столиком.

— Пойдем вдоль Темзы, — сказала она. — Будем идти и идти, пока не дойдем до луны.

Она все рассчитала: луна должна была быть сегодня в девять.

С моря двигались тучи, они были темно-лиловыми, непросвечивающимися и, надвигаясь, будто сплющили чистую полоску неба, и от этого она стала такой яркой

— Все люди, сколько их на белом свете, разделены на два больших народа, только на два: первые живут для себя, вторые — для других…

Он рассмеялся — эта ее мысль определена заранее.

— Прости, а к какому народу ты относишь себя? — решился он спросить ее.

— А разве это не понятно?

— Нет.

— Ты же знаешь, что для меня без мамы нет жизни, — сказала она.

— Это монастырь? — спросил он.

. — Если хочешь, монастырь, — ответила она.

— Ты уехала из России из-за мамы?

Она молчала.

— Из-за мамы уехала? — повторил он.

Она вздохнула.

— Я скажу, Петр, но ты меня не осуждай… Кроме мамы, бабушки и брата, у меня никого здесь нет. Пойми: никого…

— Да, говори.

Она опять умолкла.

— Ну, говори же.

— Пойми, Петр. Я честно Клавдиев — честно…

— Но Клавдиев остался в кликнул Белодед.

— Клавдиев — да. И бабушка соберется в Россию, как только победит недуги…

— Они — не ты…

— Да, не я, но только не спеши меня осуждать, — заговорила она тихо, волнение источило ей голос. — Для Клавдиева родина Россия, для меня… Шотландия.

Он остановился, потом зашагал вперед.

— Я никогда не пойму тебя, — бросил он гневно и обернулся, она медленно шла вслед. «Только не спеши меня осуждать…»

Туча застлала небо, полоска света стала и уже и ярче — пронзительный свет выхватил высокие крыши храмов, шпиля, купола, переплеты моста, выхватил и погас, стало очень темно.

Она стояла сейчас перед ним.

— Только ты не говори, что любишь меня, — сказала она. — И что тебе без меня тяжко. И что приехал сюда потому, что не можешь меня забыть. И что тебе со мной будет хорошо, а мне с тобой. И ласковых слов не говори, совсем не говори, я не хочу. — произнесла она быстро, словно опасаясь, что он ее прервет; она шла где-то рядом, у самого берегового борта, но он едва видел ее.

— Почему не говорить — боишься? — спросил он.

— Боюсь.

Они шли и шли. Иногда он слышал ее дыхание.

— Ты со мной была бы счастлива… — Из всех слов, что она запретила ему произносить, эти были самыми страшными.

Она кинулась к нему.

— Я люблю тебя. Пойми, тебя, тебя…

Туча разверзлась, и на землю пролился свет — они дошли до луны.

Кира стояла сейчас перед ним молчаливая — все, что кричало в ней, затихло, все, что болело, наверно, отболело.

— Я знаю, все кончилось… все, — произнесла она; казалось, она была спокойна.

Поздно вечером позвонил Тейлор. Он сказал, что завтра господин Максим Литвинов будет освобожден.

«Революция — татарник, на культурных землях не растет». Странно, но именно эти слова пришли Репнину на память, когда поезд уже шел через Германию. Сосед по купе, краснолицый бельгиец, не то поэт, не то архитектор, а вернее, в то и другое одновременно, каким-то чудом ухитрялся выскочить на перрон даже там, где поезд останавливался ровно на столько, сколько требовалось, чтобы подать сигнал к отправлению.