Савва Дангулов - Дипломаты

А потом втроем они пошли на станцию. Солнце уже село, но дорога вдоль моря была видна из конца в конец, и там, где она взбиралась на холм, выгибая спину, и там, где стлалась долиной. Когда кончился подъем и они взошли на гору, Ленин вдруг вытянул руку.

— Видите? Выше, выше… рядом с облаком! Смотрите на мою руку — голуби! Ах, какие птицы! Это голуби соседа, он пустил их еще вчера вечером. Представляете, всю ночь где-то там, между землей и звездами! — Он стоял посреди дороги, счастливый тем, что способен ощущать значимость этой минуты. — Нет, только представьте, — еще долго не мог успокоиться он, — какая птица! Голубя увозят за море, там он не был отродясь, и он летит кратчайшим путем к дому. Что-то происходит в маленьком мозгу непознанное, какой-то гениальный фокус природы.

Петр молчал. Он узнал об этом человеке нечто такое, чего не знал прежде.

А потом стояли на платформе, как всегда, казалось, что через минуту поезд тронется и не будет сказано многое из того, что следовало сказать. Петр молчал и смотрел из окна, улыбаясь. Нет, в облике Ленина не было ни торжественного, ни тем более величественного. Перед окном стоял человек в пыльных башмаках (они долго шли по этой дороге вдоль моря), с ивовой палкой в руках. Его шляпа была чуть-чуть сдвинута, а лицо раскраснелось от неумолимого здешнего солнца. И Надежда Константиновна рядом; в полотняном платье и белой панаме. Они молчали, однако Петру казалось, что и в молчании, как теперь, они ему необходимы. А потом они подняли руки, все так же улыбаясь, и платформа вдруг сдвинулась с места и побежала назад.

Петр подумал: «Почему все-таки я представлял его не таким? Не идол, слепленный по образу и подобию всевышнего, а человек живой крови. „Смотрите на мою руку — голуби!.. — Что-то происходит в маленьком мозгу непознанное, какой-то гениальный фокус природы“. И глаза, когда женщина шла из сада, — и она для него чудо природы. Нет, он действительно другой — сколько будешь думать, не выдумаешь такого. Прекрасен человек, а не легенда о нем. Прекрасен человек…»

Трамвай продолжал лететь, рассыпая жесткий звон. На новом повороте юноша в шинели забеспокоился.

— Я пошел, — сказал он и засунул газеты за ремень.

— Иди, у тебя ног много, — сказал солдат и постучал деревянной култышкой.

Юноша вытянул руки и ринулся в темноту.

Петр последовал за ним.

— Германцы идут на Питер! — подал голос юноша где-то справа. — Ни войны, ни мира!

Петр остановился: в соседстве этих фраз Петру почудилось нечто тревожное. И казалось непонятным, что снег падает так спокойно-торжественно и кротко светят огни Смольного. Хотелось взломать тишину сигналом такой тревоги, чтобы черти взвыли.

В смольнинской комнате Чичерина, большой и пустынной, был обжит один угол: там стоял небольшой стол и железная койка.

— Как… город? — поднял глаза Георгий Васильевич.

Петр положил на стол газету.

— Все новости здесь, — сказал он.

Чичерин погрузился в чтение. Только сейчас Петр увидел стакан недопитого чая на столе, складной нож Чичерина, кусок сахара на чистом листе бумаги. «Однако Чичерин уже рад-бил холостяцкий бивак», — подумал Петр. А Чичерин одолел газету, неловко сложил (в нетвердых руках газета гремела, точно лист железа), замер, — даже темные зрачки на миг остановились.

— А как здесь? — спросил Петр, имея в виду Смольный.

Чичерин улыбнулся — Петр угадал его мысли.

— Трудно.

В соседней комнате бешено вертелась ручка телефонного аппарата.

— Какой же госпиталь без бинтов? — вопрошал женский голос. — Бинты… Бинты

Чичерин указал глазами на стену:

— Департамент Подвойского. Вот так круглые сутки: бинты, снаряды. Потом опять бинты.

— Здесь как? — повторил вопрос Петр.

Чичерин развернул и вновь свернул газету — этот жест был необходим, чтобы возобновить прерванный разговор.

— Полчаса назад закончилось заседание ЦК, — произнес Чичерин и закрыл глаза, будто ослепленный ярким светом. — Решено не заключать договора, — добавил он.

— Не заключать? — Петр еще не мог осмыслить сказанного Чичериным. — А… Ленин?

— Все оказалось сильнее Ленина.

— Было голосование?

— Да, и Ленин остался в меньшинстве.

Так вот что происходило в эти часы в Смольном. С памятных октябрьских дней для России не было дня более ненастного, чем сегодняшний.

— Как понять все это? — спросил Петр.

— Нас ждут события грозные, — казалось. Чичерин хотел сказать больше, много больше.