Савва Дангулов - Дипломаты

Прошагал Сталин, и дым его трубки, горьковато-терпкий. не размывающийся, удерживался в коридоре.

Прошел Свердлов, он все время протягивал руку и опирался ладонью о стену, точно желая убедиться, здесь ли она еще.

Быстро и бесшумно промчался Урицкий.

Едва ли не последним (заседание уже, наверно, началось), останавливаясь и шумно переводя дыхание, проследовал Стучка.

Петр потянулся к дверной ручке, но, прежде чем взяться за нее, остановился. Он вдруг вспомнил последнюю встречу с Лениным и слова, от которых до сих пор мороз идет по коже: «Наше достоинство попрано, но, стиснув зубы, стиснув…» И Петр подумал, с той лондонской поры, теперь уже далекой, когда Белодед узнал о трагической коллизии Бреста, он постоянно ловил себя на мысли: а как Ленин? Как ему в этом нелегком единоборстве с противником и, увы, со своими сподвижниками? Петр знает себя: сказать «Троцкий», «Бухарин» — еще не все сказать. Всегда будет ощущение, что судишь за глаза. Всегда будет не хватать живого восприятия, которое ничто не может заменить. И еще: Петр стоял на пороге большого и тревожного, что зовется завтрашним днем. Какие взрывы родит этот день?

Ленин повернулся на шум открывающейся двери, указал Петру на свободный стул. По одну руку от Петра сидел Стучка, по другую — Урицкий. Лицо Стучки от волнения было влажным. Он достал записную книжку и, развернув, принялся обмахивать себя. Но книжка была мала и не давала прохлады. Стучка махал сильнее и потел все больше. Урицкий, наоборот, был неподвижно-внимателен. Казалось, люстра опрокинулась в зеркальца его пенсне.

Говорил Троцкий. Он стоял у карты, и маленькая рука с бледно-розовыми ногтями вздымалась и парила над топкой хлябью Полесья, перемещаясь на северо-восток.

— У них два пути, — говорил он, и Петр понял: речь, очевидно, шла о падении Двинска. — Первый, мы в этом уверены, Псков и Питер. — Троцкий произнес «мы в этом уверены» стремительной скороговоркой, как бы между прочим. — И второй: Киев. Эти данные пока недостоверны, но они есть. — Он отнял руку от карты и возвратился к столу. — Если сведения о наступлении на Украину подтвердятся, а мы будем знать об этом в ближайшие сутки-двое, то мы… — Он взглянул на Ленина и помедлил. — Обратимся к Берлину и Вене и спросим: что означает этот шаг?

Троцкий взял папку, почти неслышно захлопнул и положил на стол — он кончил.

Петр смотрел на Ленина. Губы его стали белыми, как, впрочем, и веки. Ох, недобр он был в эту минуту!

Встал Урицкий. Круглый огонь дрогнул в пенсне и погас.

— Надо действовать, товарищи! — Он снял пенсне, будто пламя, накалившее стекла, жгло глаза. — Очевиден факт: ЦК не имеет решения! Нет ничего опаснее… — Он переложил пенсне из одной руки в другую, словно его небезопасно было держать в руках. — Все должно быть решено именно сегодня. — Он взглянул на Бухарина, который задумчиво поскребывал бородку. — Мы знаем мнение тех членов ЦК, которых здесь нет. Среди них сторонники и той и другой точек зрения. Я предлагаю… — Он упорно смотрел на Бухарина, который все еще был занят бородой. — Я предлагаю два таких голоса присоединить к голосам тех, кто настаивает на мире, и решить спор. Или же… должны подчиниться те, кто в меньшинстве, — взглянул он на Ленина и закрыл глаза, взгляд Ленина все еще был непримиримо жесток,

— Меня формальная сторона предложения не смущает, — подал голос Свердлов, он подошел к вешалке и, сняв кожанку, накинул на себя. — Мы знаем точку зрения тех, кто не смог быть сегодня, надо причислить их голоса и решить… Лев Давыдович, — обратился он к Троцкому, — я не могу с вами согласиться: нельзя откладывать решение вопроса даже до завтрашнего утра.

— Нельзя, нельзя, — замахал погасшей трубкой Сталин. — Надо сказать прямо, по существу: немцы наступают, у нас нет сил, пора сказать прямо. — Сталин отрицательно повел трубкой и положил ее перед собой. — Нет сил. — подчеркнул он и отодвинул трубку, отодвинул брезгливо, будто не держал ее во рту.

Вновь наступила пауза. Она была прямо обращена к Ленину. Он не произнес пока ни единого слова. Его глаза были прикованы к записям. Столпотворение записей. Будто они столкнулись где-то над головой и осыпались на бумагу. Стараясь прочесть написанное, он медленно поворачивал бумагу.

— Вопрос коренной. — Ленин заговорил тихо, но вполне отчетливо. — Вопрос коренной, — повторил он. — Шутить с войной нельзя. Теперь невозможно ждать, ибо положение определено. Игра зашла в такой тупик, что крах революции неизбежен, если дальше продолжать политику золотой середины. Иоффе писал из Бреста, что в Германии нет и начала революции. — Ленин взглянул на Иоффе, стоящего подле, тот непроизвольно отодвинулся, точно слова Ленина уперлись в него. — Теперь нет возможности ждать. Это значит сдать русскую революцию на слом! — воскликнул он почти гневно и умолк; он должен был сдерживать себя. — Если бы немцы сказали, что требуют свержения большевистской власти, тогда, конечно, надо воевать. Теперь дело идет не о прошлом, а о настоящем! Если запросить немцев, это будет только бумажка. — Шагнув, он очутился подле сидящего Троцкого. — Это не политика, Лев Давыдович! — заметил он и резким жестом точно отстранил возможные возражения. — Теперь среднее решение невозможно. Теперь не время обмениваться нотами и выжидать. Теперь поздно прощупывать. Ясно: немец может наступать, — Ленин методически повторял свое «теперь», точно хотел этим словом закрепить сказанное. — Нужно предложить немцам мир!