Борис Поляков - Кола

Теперь он слушал Герасимова и будто сквозь сито просеивал, сравнивал с тем, что рассказывал ему Бруннер. Он выискивал подтверждение своим догадкам: вояки на кораблях не из храбрых, действуют только силою своих пушек, на расстоянии. Грабят нищие деревушки да купеческие суда, а в бой нигде не вступают.

И прямо порадовался, услышав еще раз про Кузомень: не решились высадиться на берег, ушли, когда ружья в трубу увидели. Может, поэтому и не идут в Колу? Фарватера не знают, а десант, думают, тут серьезный отпор получит.

Но вместе с этим Шешелов понимал, что такие его догадки только ему желательны.

– А у вас какие новости накопились? – спросил Герасимов.

– Адъютант генерал-губернатора прибыл к нам, – сказал Шешелов. – Лейтенант флота Бруннер.

– С солдатами? Оружие привез?

– Нет. Один прибыл.

– На место Пушкарева? Кстати, что стало с ним?

– Пушкарев уже поправляется. А у Бруннера поездка инспекционная. Бойль повелел собрать сведения об обороне и наличии сил в крае. Да на случай прихода врага дать советы на месте.

– Спохватилось его высокопревосходительство.

– Ага. Я не утерпел, сказал Бруннеру, что мы еще в марте писали про все губернатору и старались предупредить.

– А он?

– Говорит, что наше письмо тогда в гнев великий повергло Бойля. И сейчас еще дерзость забыть не может.

– Господи боже мой, – вздохнул благочинный. – Сколько тупости у начальства! Обуяла гордыня! Даже пушки врага прошибить не могут.

– Гневается, – сказал Герасимов, – а сам, поди, спать для спокою в подвал ходит. Или действий врага для него еще нет на Белом море?

– Наше дело не рассуждать, – усмехнулся горько и Шешелов. – Приказали – изволь исполнить. А с умствованиями не суйся. – И добавил чуть погодя: – Бруннер об этом в открытую говорит.

– Что говорит? – спросил Герасимов.

— Что подавление мыслей давно стало руководящим принципом нашего правительства...

– Вы бы поаккуратней с ним, – сказал благочинный.

Шешелов промолчал. На доносчика Бруннер не походил. Но говорил он неосмотрительно. Его ирония была едкой. «Давление такое велось долгие годы, – говорил Бруннер. – Ему все подвергалось. Оно не имело пределов или ограничений. И следствие подобной системы к началу войны сказалось. У нас все и вся отупели. И теперь потребовались бы время и огромная двигательная сила со стороны власти, чтобы выправить положение. Но сила пока что спит. А может, ее и нет вовсе».

Шешелов тогда не ответил. Зачем? У него свои мысли тоже резкими и прямыми были. А портрет доносчика миру еще неведом. Погодя спросил Бруннера: «Не боитесь со мной откровенничать?» Бруннер на миг опешил, потом со смехом сказал: «Что вы! Если даже и донесете, вам никто не поверит. Вы ведь с опальным прошлым. Да и как вы можете донести? Разве у вас не болит душа оттого, что наша империя почти сорок лет отрекалась от собственных интересов и предавала их ради пользы и интересов других держав, а теперь оказалась перед лицом огромного заговора? Нет? Это разве не следствие тупости, которой мы все до сих пор подвержены? И я не могу перестать удивляться этому. Не могу! Мне стыдно, что в Белом море пиратствуют корабли врага, а мы не можем их урезонить».

– А что теперь делает Бруннер? – спросил Герасимов.

– Сидит в моем кабинете и пишет Бойлю.

– По-английски или по-французски? – понасмешничал благочинный.

Шешелов его понял. Бойль был англичанин. А царь и двор с детских лет учились на французском писать, говорить, думать. Русский считали языком солдат, дворни. Пожалуй, такая судьба только у русской нации. Или, может, где-то еще правители брезгуют языком своего народа?

– Черт его знает, по-какому.

– Я не про это, – сказал Герасимов. – Что он делает в Коле?

– Пушкарева попроведал. Собрал инвалидных и добровольников и смотр устроил. Разделил на отряды. Так вроде бы все разумно. Редуту нашему хорошо посмеялся и похвалил. У Елова мыса промеры сделал и решил там окоп устроить для действий ружьями и небольшими медными пушками.

– Где он пушки возьмет?

– Пайкин обещал.

– Не вы ли с поклоном к нему ходили?

– Я. Встретил меня в линялой рубахе и латаных штанах. Говорит: хорошо бы – и Бруннер его попросил, чтобы сам губернатор узнал о нем. И бумагу, говорит, чтоб дал Бруннер: деньги, мол, в губернии получить после...

– И что же Бруннер?

– Смеется. Я, говорит, за пушки любую бумагу дам. Он будто ничего офицер. В защите Соловецкого монастыря участвовал.